Я себя до конца рассказала. Сборник стихов израильских поэтесс - [6]

словно мягкое тельце птицы,

белая голубка моя.

Дочь твоя — большая и сильная,

укачает тебя.

Спи, мама, спи.

Спокойствие мира —

из синевы моря,

в сказках наших золотистых,

в утренних ветерках лучистых.

Сошью тебе саван,

найду тихое место, серое,

постелю слезы любви,

чтобы спать было мягче,

в земле доброй,

спи, мама.

Сумерки в кафе Пер. Р. Левинзон

Они сидят молча,

Едва касаясь бокалов,

Смотрят на дверь:

Может быть придет,

Придет и вызволит —

Кто?

Лица стали бледными в немой тишине,

В гнетущей тьме стерлись черты.

Велико ожидание в кафе

В час сумерек.

Но вдруг в люстрах вспыхнет свет,

Обилие света

Прогонит ожидание.

Зазвенят бокалы,

Задвигаются челюсти,

Встряхнутся сидящие,

И кафе придет в себя,

И станет таким же неприглядным, как прежде.

Парень всем хорош… (Из народных песен) Пер. Р. Левинзон

Парень всем хорош на вид:

Принаряжен и побрит.

Погуляли у реки,

Попросил моей руки.

Закричала я в ответ:

— Нет, уж нет! Нет.

Парень был красив лицом,

Приходил ко мне с кольцом,

Все ходил, ходил за мной,

Стать молил его женой.

Рассердилась я в ответ:

— Нет, уж нет. Нет.

Но пришел старик — урод,

Он не просит — сам берет.

Бросил взгляд — и наповал,

Сердце в плен мое забрал.

И сказала я тогда:

— Я согласна. Да. Да. Да!

Тирца Атар

Так это было Пер. Л. Владимиров

Это было и есть.

Это — каждого времени знак.

Это было и будет, пребудет вовеки вот так:

Они жили, живут,

Это есть, это было и будет —

На библейской земле — легендарные люди.

Они знают Киннерет и знойную сухость пустынь,

Глушь окраин и неба бескрайнюю синь,

Есть они на дымящихся дальних границах —

Каждый прожитый час

Каждый раз вновь на песню ложится.

В прах крошатся труды, — песни в памяти вечно живут.

Дети спрятаны; парни упрямо ползут,

Заграждений колючки в тенях и в забвенье,

Но во взглядах огонь,

А в сердцах вдохновенье,

И еще что-то в них. Что? Какое горенье?

Были те, что ушли, не вернулись из битв,

Они смолкли, как песня, как звуки молитв,

Не пройдут — проплывут над тобою их тени

С легким ветром

И с первым дождем предосенним,

И со звуком шофара, и просто — когда плачет сильный.

Плачь же, сеятель, пой, на земле, увлажненной обильно.

Воскрешение на минуту Пер. Я. Хромченко

Хотя ты не видишь

или невидим,

я вижу, что мы вдвоем.

Ты в старом коричневом кресле,

ты в кресле своем.

Ибо сейчас окончание дней на минуту,

и мертвые возвращаются на минуту,

и тихий Нил приносит тебя, шурша,

и ты поднимаешься из камыша.

Я смотрю. Я все время смотрю. Ты Моисей.

Я Мирьям. Я стою меж стеблей.

Ты лежишь в тростниковой корзинке. Несет тебя Нил,

берега наводняющий. Ты —

ты такой, как ты был.

Я вслушиваюсь в тебя.

Я глажу как будто все, что сказал ты: вечер

приходит для нежности. Он приходит, и жалость видна.

И ничто не приходит затем, чтоб страшить.

Я знаю. Я слов полна.

Иохевед Бат-Мирьям

«Спасибо, что дала мне подойти…» Пер. Л. Владимиров

Спасибо, что дала мне подойти

К тебе, судьба, и вспять пойти в тревоге.

Опять идти, идти, идти,

Все знать, все видеть, помнить по дороге.

Терпеньем, Господи, умерь мою тоску.

Любовью, жалостью пусть будет дух раскован,

И уподобь умершему листку,

который солнцем с ветром зацелован.

«За мною ты гналась без передышки…» Пер. Л. Владимиров

За мною ты гналась без передышки[5],

Сверкала в снах моих, как молний вспышки,

Как туча бурная среди громов,

Как в дальнем эхе — будущего зов.

Ты в каждом слове, в каждом предложенье

Присутствуешь с нездешним выраженьем.

Ты — тетива натянутая лука,

Ты — скрытый смысл, намек, ты — отзвук звука.

Меня догнав, в больничной белизне,

Ты вместе с медсестрой вошла ко мне.

Слеза, тебе послушная, бежит,

Сверкает, умоляет и дрожит.

«Ломая бурей, тучей нависая…» Пер. Я. Хромченко

Ломая бурей, тучей нависая,

Гналась, не оставляя ни на миг,

Врывалась в сон, как молния косая,

Как эхо, обгоняющее крик.

Ты открывалась на страницах книг,

Сгибала дни одной дугой тугою,

Ты заменяла мысль одну — другою,

Где смысл скрыт, а ясен черновик.

Меня настигла в белизне больницы, —

Палата, койка, медсестры глаза…

И на моей опущенной реснице

Дрожит твоя печальная слеза.

Эрец-Исраэль [6] Пер. А. Пэнн

1

Ты, закутавшись в синь, проживаешь,

Чтоб струною дремотной петь.

Огнерукий Господь завивает

Твою терпкую, знойную бредь.

Тени гор, городов, поселений

И пустынь в твоих крыльях цвели.

И души моей гамму волнений

Ты впитала в свой радужный лик.

Скрытоявленная! Необъятен

Твоей сути бескрайний размах.

До последней крупинки понятен

Мне земли твоей огненный прах.

И, непрошеный, дальний, случайный,

Я застывшим вопросом стою.

О, святись же[7], вошедшая тайной

Неотъемлемой в жизнь мою!..

2

Бредит влагой и тенью, вскипая,

Твой охрипший песок. Не спеша

Обнаженный пейзаж загребает

Вдаль плывущий верблюда шаг.

Ты проходишь такой же, чтоб стаей

Голосов на вершины взлететь

И, в потоках сияний растаяв,

До беспамятства плакать и петь.

О бездонная, чудом виденья

Ты кому-то приснилась навек.

Ты — вернувшийся лик отраженья

В неземной и пустой синеве.

Над тобой Божий дух мирозданья

Дрожь следов своих пролил, как кровь.

О страна моя, в муках сиянья

На порогах нездешних миров!..

Такая, как есть Пер. Р. Левинзон

Как есть пред тобою, другим не подстать,

Совсем не прелестной, без красок наносных

Плохой, бунтовщицей, дикаркой несносной —

Вот так пред тобою хочу я стоять.