Я себя до конца рассказала. Сборник стихов израильских поэтесс - [24]

А мне уж сорок лет.

Былого не было у нас,

Дорога далека…

Не потому ли свет из глаз,

Беседа так легка!

Ты можешь тем счастливым быть,

Что тень стирает тень,

Что для того, чтоб все забыть,

Подходит этот день.

Пропетых песен зов вдали,

И легок бег минут.

За жизнь! За годы, что прошли,

За годы, что придут!

Такой подарок Пер. Л. Владимиров

Лишенный запаха цветок

Мне в дар принять почти не жаль.

Мне открывается в свой срок,

Что пахнет радостью печаль.

Прохожий, я твой дар — цветок

Без огорчения приму.

Все выдыхается в свой срок,

И небо сеет свет сквозь тьму.

А здесь, в кладбищенском саду,

И неподвижность, и покой.

Могилу друга обойду,

Не прикоснувшись к ней рукой.

Перед расставанием Пер. Л. Владимиров

Вечер был задумчив, тих и длинен.

Медленно брели мы среди тьмы.

В годы безвременья кто повинен,

Что любили, радовались мы?

Вечер черный, черный и печальный.

Горечи знакомой нет конца.

Светятся приветствием прощальным

Молчаливо-скорбные сердца.

Я живым мечтаньям не перечу,

И надежда крепкая со мной,

Что тебя опять я завтра встречу,

Завтра, в этой жизни — иль в иной.

Беседа с ветром Пер. Л. Владимиров

Я выйду, окликну ветер:

— Скажи-ка ты, ветер, я чья?

Мне смеючись ветер ответит:

«Ты чья-нибудь, думаю я».

— Целуй только ты меня, ветер, —

Подставлю я губы свои.

«А что, — издевается ветер, —

У милого мало любви?»

На ропот, на жалобы эти, —

Вконец я устала, как быть? —

Как эхо откликнется ветер:

«Лишь молодость — время любить».

— Ты, ветер, слукавил в ответе.

Верни-ка мне, ветер, покой.

Развей-ка ты по свету, ветер,

Смятение с тяжкой тоской.

«Страсть-странница скрыта от взоров,

Неведомы сердца пути.

Я, ветер родимых просторов,

Лишь отзвуки смог донести».

Так ветер нашепчется вволю

Про волю, про скрытый порыв.

Когда ж отдохнуть он позволит,

Любимого имя открыв?

Мирьям Ялан-Штекелис Перевод автора

Ура!

Темная ночь.

Ветер бушует. Ни зги не видать.

Люди боятся огни зажигать.

Пусто на улицах,

Пусто в домах.

Слышен лишь вой одичалых собак.

Где-то евреи лежат в погребах.

Страшная ночь.

Пьяные крики пьяных солдат.

Руки измазаны,

Ноги скользят

В лужах крови.

«Ура! Господи, благослови!»

Слава, солдатики, слава,

Враг побежден!

Осени себя крестом,

Подпоясайся кнутом,

И на славу всей Руси —

Бей, руби их, жги, коси!

Слава, герои, вам слава!

Вы подушки разрывайте,

Перья в воздух выпускайте,

А что лучше — на коня!

Сгинь ты, сгинь ты, жидовня!

Черная ночь.

Небо исчезло. Как плаха земля,

Позором и кровью пропитана вся.

Харьков, 13 ноября 1919 г.

Дни погромов, учиненных белогвардейцами на Украине.

(Примечание поэтессы).

Я так люблю тебя

Я так люблю тебя, далекий край,

Родной мой, край любимый.

Мне кажется, я видела тебя

Так много раз

Во сне и наяву, неисчислимо

Много раз.

Ведь ты живешь во мне

С тех пор, как бабушка меня учила

«Моде ани»[33],

С тех пор, как мать меня носила

В себе,

С тех пор, как силой нас изгнали

И мы на реках вавилонских тосковали

По тебе.

О если бы могла я жить с тобою

И в тебе —

Ты б тяжесть горя разделил со мною,

Ты бы укрыл меня от страхов

Этой страшной жизни,

Ты превратил бы скорбь в любовь,

О край моей отчизны.

Батум. сент. 1920 г.

Людям

Мое сердце наполнено жалостью,

                Люди, к вам.

Я бы дни свои отдала с радостью,

                Люди, вам.

Вы — как дети слепые и бедные,

                Только мать

Вам умеет с улыбкой победною

                Жизнь отдать.

Что я дать вам могу? Тяжелую

                Грусть мою?

Или юность мою невеселую,

                Песнь мою?

Иерусалим, сентябрь 1922 г.

Хочу ли я иль не хочу

Хочу ли я иль не хочу:

Во мне века еврейской доли,

Позор и гордость нашей боли,

И ненависть к мечу.

И свет во мне от всех свечей

Субботы, — свет, и грусть, и радость,

И горькая, святая сладость

Молитвы матери моей.

О, Бог забытый, незнакомый,

Благодарю тебя, мой Бог,

За то, что дал ты мне так много,

За то, что мой удел не легок,

И что иным он быть не мог.

Иерусалим, 1923

Утро

Бывают дни: встаешь веселая,

Смеешься с раннего утра.

Сияет небо, словно влажные,

Едва умытые со сна,

Прозрачные глазенки.

Нигде ни тени.

Лишь вдали спокойная черта

Иудейских синих гор.

Знакомый кипарис перед окном,

Высокий и зеленый,

И белая дорога за оградой,

И скачущий в пыли смешной осленок,

Неистово кричащий в мир

О чем-то о своем,

И роза желтая в узорчатом стакане

На белой скатерти накрытого стола,

И светлые глаза — твои, любимый…

Иерусалим, 1923-24

Говорят словами те

Говорят словами те,

Что любить не умеют.

У меня при тебе

Лишь глаза темнеют.

И я знаю: ты странный,

Ты непокорный,

От руки твоей жить больнее…

Ах, уйти бы в родные страны,

Да пойти бы с тобой по горам

Галилеи…

Берлин, 1924

Как будто жутко мне

Как будто жутко мне, и радостно, и будто влюблена,

Стучит висок. Быстрее шаг. И сердцу веселее.

А в волосах давно уже струится седина.

Но я не знаю, чья любовь сильнее —

Того ли, кто один лишь раз любить умеет,

Или того, кто после каждой смерти — вновь

Умеет воскрешать тебя, любовь?

Кто знает, может быть, и в этом

Высокое задание судьбы поэта, —

Среди безмерных мук и льющейся по миру крови

Хранить росток зеленый просто человеческой любови.

И сердцем горестным и гордым верить в чудо,

И ждать его, и ждать его всегда и всюду,

И сердце донести, как чашу полную до края,

До смерти донести, единой капли не роняя,