Я сделаю это для тебя - [4]

* * *

На моем столе стоит фотография в рамке.

Помню тот день, когда Бетти дала мне ее. В этом жесте было столько веселой подначки, что я не смог отказаться.

«Кабинет, семейное фото», — с юмором произнесла она. Я не сразу достал рамку из кейса, но глаза сыновей на снимке согрели мне душу и решили дело. Я признал правоту жены. Ирония. Ирония как смазка, чтобы было проще уговорить себя. Я не был одним из идиотов, бахвалящихся трофеями. Я был отцом семейства — счастливым и ироничным.

Жером смотрит со снимка так, словно хочет привлечь мое внимание. У него отрепетированная улыбка и «специальное» выражение лица, прядь светло-каштановых волос изящно падает на глаза. Тонкие черты, нежный рот — почти женская красота. Пьер выглядит гораздо уверенней, у него вид победителя. Он очень похож на старшего брата, только лицо жестче — сразу видишь, каким он станет, когда повзрослеет. Я вдруг осознаю, что почему-то никогда не представлял себе Жерома взрослым.

За спиной Пьера и Жерома стоит Бетти, ее нежная красота светится в ласковом взгляде. Бетти — идеальная жена и идеальная мать. Она всегда выглядела неуязвимой, казалось, никакая сила не способна омрачить ее милое лицо и стереть с него счастливую улыбку.

Фотография образцовой семьи.

Трофей. С чего я взял, что отличаюсь от остальных? Почему поддался гордыне и счел, что ирония может стать образом жизни?

Фотография на моем столе — свидетельство моего поражения.

Жан

Человек приставил дуло пистолета ко лбу бродяги, и холодная сталь разбудила его. В первый момент он подумал, что ему снова приснился кошмар. Тот самый, что терзал его все последние годы. Но головная боль, пульсирующая в висках кровь, ужасный вкус во рту свидетельствовали, что он проснулся и все происходит наяву.

Бродяга попытался отодвинуться.

— Твое имя? — спросил человек с пистолетом.

Бродяга сдвинул брови. Стоявший перед ним мужчина в черной одежде был высоким и крепким, лыжный шлем с прорезями для глаз скрывал лицо. За его спиной стояли еще двое: один — маленький, тщедушный, одетый, как и главарь, во все черное — нервно следил за улицей, второй, среднего роста, спокойно наблюдал за происходящим, положив руку на дверцу грузовичка.

— Твое имя! — повторил главный и придвинул оружие к лицу бродяги.

Тот улыбнулся и сказал, помедлив мгновение:

— Поэт. Так меня тут называют. В самом начале я разговаривал сам с собой и плакал. Когда человек плачет, бормочет, смотрит на мир выцветшими голубыми глазами и ведет себя тихо, улица считает его поэтом. Люди лишены воображения.

— Назови свое имя! — приказал бандит.

— Жан Ларив. Хотите увидеть мои документы?

Он кивнул на лежавший рядом с ним мешочек. Мужчина с пистолетом схватил его, достал удостоверение личности, проверил и повернулся к сообщнику. Тот пожал плечами и знаком подозвал третьего. Тот взглянул на документ и посветил фонариком в истощенное, заросшее бородой лицо Жана.

— Довольно, прекратим бесполезную игру. Вам нужен именно я, — спокойно произнес тот.

Короткое мгновение человек с фонариком изучал лицо Жана, потом кивнул, вернулся к машине и открыл заднюю дверцу.

— Долго же вы меня искали, — съязвил бродяга, пытаясь справиться со страхом. — Разочарованы? Не ожидали увидеть жалкого пьяницу?

— Поднимайся! — велел главарь.

Жан не пошевелился. Он хотел умереть здесь, среди грязных коробок.

— Заткни пасть и вставай!

— Я никуда не пойду, убивайте прямо тут.

Ему показалось, что человек в маске колеблется, не зная, как поступить.

— Не беспокойся, сюда никто не заходит, — со смешком успокоил Жан. — Во всяком случае, в это время суток. Можешь меня замочить, ни одна собака не услышит.

— Если не подчинишься, твоим родным не поздоровится! — взорвался его собеседник.

Жан вздрогнул. Его родные?

— У меня никого нет, я один как перст, — неуверенно пробормотал он.

— То, что ты бросил своих, еще не означает, что они исчезли. Мы легко их отыщем.

У Жана закружилась голова, и дело было не в похмелье.

— Не трогайте их! — закричал он. — Они совершенно ни при чем.

— Не тронем… если пойдешь с нами.

Жан встал.

Третий член группы уже сидел за рулем. Вооруженный главарь надел Жану наручники, заткнул рот кляпом, натянул на голову капюшон и швырнул в грузовик.

— Ну вот и все, подонок! — буркнул он.

Даниель

Мои глаза скользят по страницам газеты. Читать не хочется. Не хочется пить кофе. Не хочется смотреть на измученное усталостью лицо Бетти. После похорон мы ни разу не посмотрели друг другу в глаза.

Небрежно сколотые волосы и мятый халат говорят о том, в какое беспомощное состояние впала Бетти. Она не следит ни за одеждой, ни за лицом. Погружается в пучину своего горя, тонет в нем.

Бетти стоит у плиты, скрестив руки на груди, и делает вид, что караулит молоко.

Время от времени она бросает на меня взгляд исподтишка, отмечает, как я одет, как веду себя, и это подпитывает ее ненависть. Она ненавидит меня за то, что я не выставляю свою боль напоказ и не погружаюсь в пучину отчаяния на пару с ней. За то, что я вернулся к работе. Я хотел бы рассказать жене о своем бессилии и о той пародии, которую вынужден разыгрывать, но молчу. Чтобы защитить ее.