Они топтались на тротуаре, напряженные, старательно изображавшие крутых парней. Нервно затягивались сигаретами и обменивались взглядами сообщников. Голодная стая, уверенная в своей силе.
Выйдя из школы, она заметила их сразу и, ощутив панический страх, тут же отступила, спрятавшись за дверью.
Что делать? Обратиться за помощью к учителю, может, к директору? Нет, нельзя. Они предупредили: стоит ей заговорить, и в Сети окажется видео, то самое, что они снимали, пока…
Лана собственно съемки не видела, да и могла ли она что-нибудь видеть? Сначала девушка зажмуривала глаза от ужаса, а потом, когда боль заставила ее их открыть, сразу полились слезы, и смутные формы, метавшиеся вокруг, были расплывчатыми и неопределенными, словно в густом тумане. То, что ей пришлось пережить, казалось просто неправдоподобным, поэтому она невольно искала выход из непроглядного мрака в наступающем ясном утре, ожидая, что сумрак вот-вот разорвется и она увидит спасительный свет, а дуновение свежего ветерка вмиг развеет этот сгусток кошмара. Затем Лана различила в руках двух отморозков, завершивших свое «дело», мобильные телефоны. «Все записано, — произнес один из них. — Только попробуй кому-нибудь рассказать, и, клянусь, сразу же выложу все в интернет».
Как оно началось, это сошествие в ад? И, главное, почему? Отчего именно она? Из-за внешности? Отличных отметок? Неспособности поладить с другими? Или же речь шла о чем-то ином? О том, чего она не ощущала, в чем не отдавала себе отчета, но вызывавшем у других чувство неприязни, осуждение и насмешки? Из-за чего-то незримо присутствовавшего в ней, что исподволь, постепенно привело к разрыву с одноклассниками, отделило ее от них, оставило в изоляции, а потом бросило в лапы волчьей стаи.
А ведь все началось с безобидных смешков в коллеже, бесконечных подтруниваний над ее хорошими отметками, стилем эмо, ее стрижкой, пирсингом. Сначала она давала отпор. Мягкий, разумеется. Потому что с каждой новой атакой пропасть между ними становилась все глубже. С каждой новой насмешкой, которая должна была, по задумке исполнителей, вывести ее из себя, но только лишний раз доказывала, насколько хорошо она научилась прятать свое «я» за личиной эксцентричной бунтарки. И она терпела все, лишь улыбаясь в ответ тем, кто избрал ее мишенью. Ей хотелось казаться дерзкой, гордой, независимой. Но такое поведение, вместо того чтобы утихомирить обидчиков, только разжигало в них ненависть и отдаляло ее от немногих оставшихся друзей.
Лана слишком поздно поняла свою ошибку. Следовало дать отпор первой же насмешнице или обидчику, как это было принято в их квартале. Здесь ценилось только сопротивление, только насилие было достойно уважения.
И мало-помалу из-за непрекращавшегося шквала тычков и унижений она опустила глаза вниз, согнула спину, надеясь все же, что со временем издевательства прекратятся. Но низкие люди редко отступаются от собственной подлости. Время было упущено. Мучить ее стало модой, забавной игрой, признаком хорошего тона, знаком принадлежности к «обществу». Мученики всегда сплачивают подлецов. Даже те, кого она совсем не знала, принимались за дело, осаждали ее в фейсбуке, на улице, во время уроков. Иногда это проявлялось всего лишь в кривых ухмылках, злобных взглядах, щипках исподтишка в темных углах коридора, оскорблениях, произнесенных шепотом в дверях, написанных на стене или брошенных прямо в лицо громким голосом. О ней рассказывали всякие гадости, наклеивали самые мерзкие ярлыки, достойные того презренного племени, к которому она якобы принадлежала: она якобы охотно отдавалась парням, когда бы те ни попросили, даже девчонкам, и вдобавок кололась… Так она, не знавшая ничего в своей жизни, кроме чисто романтических отношений во время давних летних каникул, превратилась в «шлюху», «проститутку», «подстилку». Все это страшно ее удручало, но Лана все же старалась держаться, избегала заводил, тех, кто преследовал ее особенно ожесточенно, равно как и подпевал, которые ограничивались насмешками, а также всех прочих, то есть безразличных, не участвовавших в травле напрямую. Последние порой ей улыбались, но в критических случаях всегда отворачивались, никогда за нее не вступаясь.
Она перестала спать ночами, отметки заметно ухудшились. Тщетно старалась Лана переломить ситуацию, пыталась даже говорить с ними на одном языке, перенимать их манеры. Все было напрасно: разве волки отказываются от добычи, особенно если она уже ранена?
Наконец эти чертовы годы в коллеже подошли к концу. Как же она тогда радовалась каникулам, какое облегчение почувствовала, обретя надежду, что с наступлением взрослой жизни ярость одноклассников утихнет! Что они забудут о ней или найдут другую жертву. У нее был шанс, хотя и очень слабый, что главные организаторы травли не будут учиться в том же лицее, что и она. Каникулы Лана собиралась провести дома: она будет читать книги и слушать музыку. Уехать куда-нибудь — об этом она не могла и мечтать. У матери, с которой Лана не очень-то ладила и контактировала лишь эпизодически, не было ни средств, ни желания путешествовать. Мать работала до изнеможения, а вечера проводила в баре, расслабляясь, и приходила домой, чтобы тут же завалиться спать.
