Я сам себе жена - [51]

«Музей умер, забирайте!» — объявил я изумленным посетителям на следующий день после совещания в магистрате. Люди толпами выносили добытые ценности, грузили громоздкие вещи на автоприцепы или нанятые мебельные фургоны.

Через пару месяцев, когда было унесено уже три четверти моей коллекции, я заметил, как одна молодая женщина что-то поспешно записывает. Я вел посетителей через то, что еще осталось от музея, и решил сначала, что это Штази еще раз пытается припугнуть меня. Но ее брюки с заклепками и простой свитер выглядели слишком скромно для человека с Норманнен-штрассе. «Просто свинство, что с Вами делают», — возмущалась эта женщина с открытым лицом после моей экскурсии «по остаткам» и дала мне свою визитную карточку: Аннекатрин Бюргер, актриса. «Вам нужен хороший юрист». — «Фрау Бюргер, это очень мило с Вашей стороны, но ни один адвокат не захочет нарываться на неприятности из-за моей старой мебели». «И все-таки, — возразила она, — один захочет: господин Кауль. Я хорошо его знаю».

Профессор Карл-Фридрих Кауль, международная вывеска юриспруденции ГДР, будет возиться с моим музеем? Я не мог поверить в этот проблеск надежды. Но на следующий день затрещал телефон. Успокаивающий, но уверенный голос произнес: «Говорит Кауль. Я слышал, у Вас неприятности. Когда Вы можете приехать ко мне? Сегодня? Завтра? Послезавтра?»

«Если Вы не можете заплатить налоги, — коварно ухмыляясь, сказал начальник финансового отдела, — все вещи будут конфискованы. И Вы, конечно, знаете, как мало за них дадут под залог на улице Вильгельма Пика». Дамоклов меч описи имущества висел надо мной на шелковой ниточке. Я немедленно отправился к Каулю.

За большим дубовым письменным столом восседал положив перед собой сильные руки, как еврейский патриарх, пожилой человек с неподвижным лицом. Поначалу он казался задумчивым и рассеянным, но когда я рассказывал свою историю, щеки его покраснели. Едва я закончил, он провел ладонью по редким волосам и поправил очки. Потом гневно стукнул кулаком по лежавшим перед ним бумагам, несколько листков, как испуганные голуби, вспорхнули со стола и медленно опустились на пол, а он бушевал: «Если это пройдет, я больше ни одного дня не останусь юристом в этой стране». Он позвонил секретарше и, едва та появилась в дверях, приказал, пылая от возмущения: «Два письма, одно — в министерство финансов, другое — в министерство культуры».

Во время этого причудливо-импульсивного представления я бросил взгляд на мелкое переплетение рамы окна в стиле модерн и в первый раз вздохнул с надеждой. Как тигр в клетке метался Кауль по кабинету, диктуя письма. Старомодная мебель, уютный хаос — ах, внезапно я ощутил приятную уверенность! «Вы уже платили какой-нибудь налог?» — «Да, триста марок». Он снова вскочил со стула, на который только что уселся, его правая рука взметнулась вверх, он ткнул в меня пальцем и воскликнул: «Вы их получите обратно!»

Его сдержанная, похожая на старую деву, секретарша была совершенно ошеломлена таким взрывом чувств, она переводила взгляд с Кауля на меня и обратно, как будто следила за теннисной игрой.

Кауль объяснил, что ему понадобится время. «Но будьте спокойны, я заставлю их отменить налоги».

История тянулась до июня 1976 года, но я все-таки получил подтверждение, черным по белому: я был освобожден от налога на имущество. Когда я попроcил Кауля назвать сумму гонорара, он только отмахнулся: «Вы вообще ничего мне не должны, наоборот это я желаю Вам и Вашему музею всего хорошего».

Повсюду — и в бывшей ГДР тоже — были и есть приятные и менее приятные, чистые и темноватые люди, негодяи и идиоты, но также и порядочные, и умные люди. Сомнительные личности встречаются повсюду. Мне часто везло, и в решающие моменты я встречал людей, которые хорошо относились ко мне и не поддерживали несправедливый режим. Только благодаря самоотверженному адвокату Каулю, спаси его, Боже, и Аннекатрин Бюргер мой музей выжил, а не превратился в груду развалин.

Многими вещами, даже когда я отдавал их в подарок, не заинтересовался никто из посетителей. У меня остались три буфета с витыми столбиками, которые требовали реставрации, один в стиле модерн, другой — неоренессанс 1890 года, оба из орехового дерева, и один, дубовый, семидесятых годов прошлого века; одно пианино в стиле модерн и три в стиле неоренессанс, ремонт которых, по заключению одного мастера по роялям, стоил бы больших денег, кроме того, сильно поврежденные древоточцем кухонные шкафы и стулья. Так как эти вещи оценивались для страховки имущества, я вынужден был разрубить их на дрова. Массивные детали, столбики и карнизы, запоры и накладки я сохранил как запасные части.

Когда в 1976 году музей был спасен, собрание включало в себя лишь дубовую неоготическую столовую фабричной работы 1900 года; жилую комнату с пианино в стиле неоренессанса, 1890 года, тоже фабричной работы; охотничью комнату в стиле неоренессанса 1892 года изготовления с деревянными резными скульптурами ручной работы из шпессартского дуба. Сохранились дамский салон 1891 года, обстановка садового зала со столовой 1892 года, обстановка спальной комнаты 1880 года, изготовленная в Лейпциге; а также простая обстановка гостиной моего дедушки, изготовленная в 1895 году в стиле неоренессанс в Карлсруе; еще несколько отдельных предметов мебели, которые из-за недостатка места стояли в коридоре, как и остатки коллекций часов, музыкальных машин и картин, полный комплект кухонной мебели из Берлина 1890 года, и, конечно, обстановка «Мулаккской щели» из крашеного соснового дерева, неоренессанс, Берлин 1890 год, вместе с относящейся к ней комнатой встреч; личная маленькая кухня с простой мебелью примерно 1875 года, которую не показывали публике, а также обстановка для двух кухонь 1870 и 1900 года, служивших для съемок фильмов; обстановка спальной комнаты, также служившая реквизитом, изготовленная в Лейпциге в 1883 году в стиле неоренессанс из американского ореха.