Я сам себе жена - [47]

Все покатывались со смеху — мужчина дает побить себя, женщина стоит за себя, — и через несколько минут дама из собачьего салона и ее подруга снова сидели рядышком, счастливо улыбаясь. Позже я снимался вместе с драчуньей во второстепенной роли в ленте студии «ДЕФА» «Флер Лафонтен». В то время как она с фальшивой бородой вышагивала на фоне декораций двадцатых годов, я играл хрупкую красотку в черном шелковом платье.

Кино! Впервые я столкнулся с ним в 1942 году. «Прокат для театра и кино Вилли Порте» — гласила вывеска на доме номер 24 по Длинной улице, когда по приглашению этого самого господина Порте я пришел посмотреть его склад реквизита. У него буквально пахло миром кино.

Целые этажи, забитые бидермайеровскими гостиными, салонами, кабинетами и спальнями, посудой и ночными горшками — там было все. В ателье студии строились только кулисы, Порте поставлял желаемый интерьер. Полные комплекты убранства для кондитерских и пивных ждали здесь своего применения в фильмах студии «ДЕФА».

Порте искал валики фонографа для следующего фильма. Впервые я получил гонорар за прокат.

Однажды в 1959 году я проходил по Темпельхофу. В Старом Тепмельхофе на одном из крестьянских домов я обнаружил знакомую вывеску Вилли Порте. Я попытался рассмотреть что-нибудь через окна сараев, которые служили складом реквизита. «Э, да мы знакомы», — протянул поседевший за это время Порте. Он тяжело сидел на стуле в своей маленькой конторе и дружелюбно разглядывал меня блестящими глазками-бусинами. Я, не долго думая, отремонтировал ему один из музыкальных автоматов, который был срочно нужен, но не хотел издавать звук. Он заплатил мне западными марками, которые были тогда невероятно ценными для всех, кто жил ка Востоке. В начале шестидесятых в музее появились первые бутафоры из Бабельсберга и Адлерсхофа, они искали граммофоны, пластинки, газовые лампы.

Режиссеры, снимавшие фильмы из времен грюндерства, ценили мои знания, они приглашали меня консультантом. Мебельными фургонами отправлял я в Бабельсберг предметы периода грюндерства, если в запасниках студии ДЕФА не оказывалось ничего подходящего. Я устанавливал для режиссеров декорации в стиле времени. В середине шестидесятых возникла очередная идея фильма, ко мне приехал помощник режиссера и, сияя, решил: «Здесь уже стоит настоящий трактир, зачем нам все это перетаскивать в Бабельсберг? Будем снимать здесь».

Главный режиссер пригласил меня в Бабельсберг, мне было позволено осмотреть запасники ДЕФА, и я был восхищен отделом диванов, собранием разнообразных столов и стульев и складом люстр. Ощущение счастья охватило меня: запасники несли дух огромной лавки старьевщика. Мебель, составленная группами, смотрела на меня и рассказывала истории: о людях, сделавших ее, и о тех, у кого она немым гостем провела десятилетия. Я обнюхивал салонные шкафы и буфеты. Так же втягиваю я воздух в старых подвалах, где старятся в тиши запыленные вещи, собранные поколениями, или забытые. Затхлость для меня то же самое, что для других «шанель номер пять».

Киношники, хотя и были весьма довольны расставленными мной декорациями, выдержанными в духе времени, обращались с мебелью из запасников совсем не так, как она того заслуживала. Они так часто передвигали по крышке прекрасного рояля бюст Бетховена, что образовались царапины. Они достали коричневой краски для пола и наспех замазали их, вместо того чтобы отреставрировать. В другой раз они загоняли в буфет десятидюймовые гвозди. У меня сердце кровью обливалось.

«Ребята, вся начинка буфета расставлена неправильно», — повторял я им, но в ответ — лишь нервные взгляды. Тогда я сам принялся за дело и придал витрине правильный вид.

В фильме «Недостойная старуха», часть которого снималась в моем музее, главную роль играла Ханне Хиоб, дочь Бертольда Брехта. Я приготовил комнату, где она могла бы отдыхать во время пауз. Но съемки стали проводиться и в этой комнате. Куда ж ее теперь? Поскольку весь дом превратился в склад реквизита и место съемок одновременно, я со своей латунной кроватью расположился в туалете. И я решился, предложил Ханне свою постель. Она без ломания, скромно поблагодарив, удовольствовалась уборной.

Все свои гонорары я вкладывал в «мой» дом. доставал известку, камень, цемент, оплачивал работу специалистов, покупал новую мебель. В первые годы я работал, как лошадь, и все, что мне пришлось переделать до сегодняшнего дня своими голыми руками, стоило триста тысяч марок. В 1972 году государство ГДР выразило первое — правда, и последнее — признание моей работы: дом был взят под охрану, как памятник.

Свою первую роль без слов в кино я получил в картине о жизни Людвига ван Бетховена. Я изображал скрипичного мастера. Во втором фильме, «На пути в Атлантис», я играл даму на балу — роль, на которую я попал случайно: отсняли мою первую сцену, где я, с большим неудовольствием, появлялся в форме офицера, когда влетел ассистент режиссера, бурно жестикулируя, и нервно забегал туда-сюда. Было видно, что он в большом затруднении. Действие фильма происходило при дворе королевы Виктории, и для следующей сцены ему был нужен почетный строй придворных льстецов, но приглашенные для этой сцены танцовщицы из Фридрихштадтпаласта подвели его. Ассистент был вне себя, но тут ему пришла в голову какая-то идея и лицо просветлело. Он оглядел меня, довольно ухмыльнулся: «Марш в гримерную и гардероб!» Мне не нужно было повторять дважды, потому что эта роль подходила мне, как сшитый на заказ костюм: я не играл придворную даму королевы, я был придворной дамой.