Я сам себе жена - [46]

* * *

Музей, мебель, мужчины.

Как-то в 1963 году у меня была назначена встреча в доме на улице Розы Люксембург: осмотр часов с декоративными колоннами. Я вышел на Александер-платц, и тут мне встретился он: очень симпатичный, высокий, густые волосы, длинные летние брюки, пиджак небрежно переброшен через руку — мужественный Адонис. Трудно было определить его возраст, он выглядел молодым и гибким, но от него исходило то внушавшее доверие спокойствие и хладнокровие, которое присуще доброжелательным людям, с честью дожившим до седых волос. Он окинул всего меня буквально пронзающим взглядом. На мне были короткие черные кожаные брюки, сабо, помахивая своей маленькой сумочкой, я в прекрасном настроении вышел со станции городской железной дороги и замер. Между нами проскочила искра, я оглянулся ему вслед, он тоже оглянулся и кивнул мне. Я заколебался: плюнуть на часы? Во мне боролись все «за» и «против» — победили часы.

Как же я был разочарован, когда ореховые часы с колоннами 1890 года на поверку оказались фламандским барокко а-ля Данцигер 1910 года. Сегодня я вспоминаю не их, а того мужчину. Бывают такие мгновения в жизни, о которых помнишь много лет, потому что кажется, что ты что-то упустил. Неизвестно, действительно ли что-то было упущено, но воображаешь именно так.

Примерно в то же время я познакомился с Тутти, которую в действительности зовут Петер. Она ухаживала за животными в имении рядом с моим музеем. Шесть тысяч свиней копошились в хлевах, многие — хотя я служил там только ночным дежурным — поросились на моих руках. Когда я видел работу, я ее делал. Такова моя природа. Я не могу сидеть без дела. Кроме того, простых людей лучше всего убеждать трудом. А потом пришло время, когда никто в имении уже не удивлялся, увидев меня в фартуке и косынке.

Мое внимание привлекла личность, чья изящная фигура так сильно контрастировала с орлиным профилем, выступающим кадыком и раздвоенным подбородком победителя. Рыжевато-русое маленькое существо казалось слишком нежным для тяжелой работы в свинарнике. Я заподозрил, что у нас были одинаковые склонности. Одевшись девушками — она в нежно-зеленом платье, я в голубом, вытащив их шкафа светлые парики, подкрасив глаза и обувшись в туфельки, мы с Тутти промаршировали К станции и поехали в центр Берлина.

«Привет мышки», — приветствовали нас рабочие имения, которых мы встретили по дороге и которые не узнали нас в этом маскараде, хотя мы каждый день сталкивались с ними. «Мамочка и дочка вышли прогуляться», — кричали нам вслед рабочие. Тутти, гораздо меньше меня ростом, была убеждена, что «дочкой» могли назвать только ее, и торжествующе на меня поглядывала. Пассажиры в поезде сначала сомневались, но присмотревшись к нам как следует, определили: «Это все-таки бабы».

Когда я выходил за покупками в женском пальто винного цвета, косынке и женских туфлях, на меня иногда косо смотрели. Продавщицы наклонялись друг к другу и перешептывались. Потом одна из них ковыляла в подсобку и верещала: «Бегите сюда, эта цыпа в красном пальто опять здесь, берет свой сыр и масло.

Я не сердился на них, ведь они делали это не со зла, просто им было любопытно. Я всегда дружелюбно прощался, выходя из магазина, и вскоре перестал быть для них ярмарочным аттракционом. Сегодня многим и в голову не приходит, что я не пожилая дама за которую они меня принимают. Другие сомневались, но обслуживали меня. Когда я копался в неженских тряпках, случалось, что продавщицы хохотали до упаду. Я не понимал до конца, что именно приводило их в такое веселье. Кошелка? Мой мягкий голос? Моя женственная манера двигаться? Инстинктивно они реагировали правильно. По-мужски скроенная одежда просто не подходила мне, я чувствовал себя неуверенно. В платье или приталенном женском пальто все было нормально. Люди замечают, когда кто-то в ладу сам с собой.

Но вернемся к Тутти и нашим прогулкам и вечеринкам. Она проживала в шестикомнатной анфиладе в красном длинном доме, построенном из обожженного кирпича в самом начале XIX века, который называли «красный бык».

На многочисленных распродажах имущества я приобрел для Тутти мебель для спальни, столовой, кабинета, салона и танцевального зала, и она безупречно разместила ее своей женской рукой.

В большом танцевальном зале, украшением которого служила нижняя часть большого фламандского буфета, а два шкафа с граммофонами двадцатых годов создавали настроение, многие трансвеститы ГДР смогли впервые насладиться своей необычностью. Мы веселились от души.

Здесь собиралась пестро-терпкая смесь жизней. Причем терпкость можно было отыскать прежде всего среди женщин-лесбиянок. В мужском костюме и с наклеенной бородой появилась хозяйка парикмахерской для собак из Копеника и привела свою подругу, которая увлеклась другой бородачкой и получила хорошую трепку от своей решительной подруги. Тутти хотела вмешаться. «Еще слово, и ты получишь», — предостерегла дама, опекающая пуделей, уперев руки в бока и хватая ртом воздух, и я подумал: осторожно! Но Тутти, не почувствовав моей женской тревоги, продолжала говорить. И тут она получила удар в грудь и грохнулась за диван в своем светло-зеленом платье. Ноги торчали вверх, платье задралось, нижняя юбка тоже. «Эй, Тутти, а у тебя стройные ляжечки», — громко заметила одна из лесбиянок, в то время как женская драчка переместилась на веранду.