Я просто хотел, чтобы всё было хорошо - [40]

— Любишь мерзнуть?

— Нет, люблю, когда крестьянин, торжествуя, на дровнях обновляет путь.

— Его лошадка, снег почуя, плетется рысью как-нибудь, — закончила строчку стихотворения Лера.

— Ты такая лапочка.

Я поцеловал ее.

— Есть, знаешь ли, во мне в итоге русскость, как я ее называю, и за людей мне обидно, и хочется, чтобы все лучше было, а разве можно хоть как-то помочь, если где-то там, на чужбине будешь? Это получается как пропагандисты интернетные, сидят в других странах, рассказывают, как России жить надо.

— А ты помогаешь?

— Хотел как раз завтра скататься в Красный крест, передать подарки к Новому году, хочешь поехать со мной?

— С тобой хоть куда.

— Хочешь еще что-нибудь дам из своего почитать?

— Ого, раньше давать не хотел, а теперь сам предлагаешь, ты мне начал так доверять?

— Скорее, ты мне начала больше нравиться.

— Раз так, то давай, конечно.

Жалею об этом

Я вкусил всю прелесть подобного еще в детстве, я писал уже об этом, но вот не говорил о том, какая у нас была общага в университете. Я жил не в студенческой, там, кстати, тоже творилась жесть, судя по рассказам, я жил в обычной, почтовой. Это было общежитие, где на первом этаже были административные комнаты и классы, на втором размещались студенты, на третьем студенты вперемешку с семьями, на четвертом чисто семейные. Если человек работал на почте, он мог претендовать на место в этой общаге. В комнате было по три койки, душ был один на всю общагу, ну, туалеты, понятное дело, по этажам. Вообще, там было очень спокойно, но однажды администрация решила, что маловато зарабатывает, тогда свободные комнаты они начали сдавать всем подряд из других организаций. И вот, как сейчас помню, во мне веса тогда было килограмм 60, щуплый, забитый, остался я один в комнате, соседи уехали. Накануне, в пятницу, туда заехала какая-то группа, работающая в охране, они получали лицензию на оружие. Это были мужики по 40 лет, здоровые, ну и, конечно, пьющие вусмерть. Как только они нажрались, стали постоянно бегать курить в туалет, который, напоминаю, один на весь этаж. И вот я иду курить, тогда еще курящий был, стою дымлю, и они увидели мою цепочку в джинсах и давай рассказывать мне о том, что я похоже п*дарок и что неплохо было бы пустить меня по кругу. Вышел из толчка еще один, из кабинки, если быть точнее, увидел меня и говорит: «Во, такому только рожу разбивать, а ну иди сюда». И пошел в мою сторону. Один из них попытался меня задержать, но я дал по тапкам, в которых пришел, и бегом по коридору в свою комнату. Тот, который из сортира вышел, побежал за мной, я заскочил к себе и закрылся на ключ, тогда он начал ломиться в дверь, кричать, чтобы я открыл, ведь я все равно огребу. Страшно было до чертиков, но я не открыл, надеясь, что дверь он выносить не будет. Всю ночь я не спал, а ссать ходил в бутылку, потому что до утра крики этих гуманоидов орошали коридор этажа. На следующий день, а то был понедельник, пришла начальница общежития, я пошел рассказывать ей, как классно провел ночь и поблагодарить за то, что такие ублюдки вообще заселяются в эту богадельню. Она все поняла, буквально через полчаса ко мне пришел тот самый, который хотел мне разбить лицо, и начал плакать, рассказывал, что у него семья, дети, что из-за меня его могут уволить, и семья останется без средств к существованию. Тогда мне стало его жалко, и я пошел к администрации, сказать, что все улажено. Там мне, конечно, сообщили, мол, если бы не простил, ух, мы бы с него три шкуры спустили. Почему это в моих записях? Все просто, столько лет прошло, и я понял, что люди в этом плане в таком возрасте просто не меняются, если они ублюдки в 25–40 лет, они таковыми и останутся на всю жизнь, так что лучше бы мне было тогда уже наказывать всех, как подобает. Присесть на уши и надавить на жалось может каждый, только так им это дает больше поводов в следующий раз сделать то же самое, наказания-то нет, достаточно состроить глазки и рассказать про семью, которой нечего есть.

— У тебя насыщенная жизнь, — прочитав, сказала Лера.

— Ты просто в общаге не жила, кстати, это не так плохо, наверное.

— Я жалею об этом.

— Пойдем в бар, в конце концов сегодня столько всего произошло и хорошего, и плохого.

— Что хорошего?

— Я увидел тебя.

— Я серьезно.

— Так и я не шучу, пойдем, там и расскажу.

Мы пошли в мой любимый бар, в барах часто можно просто посидеть и что-то прикольное поесть, особенно в этом, он называется «Польский бар», в нем было много блюд традиционной польской кухни. Внутри все было стилизовано под польские заведения, играла легкая музыка этой страны, годы точно сказать не могу, явно до 80-х, и вообще, здесь редко можно было встретить шум, то ли место спросом не пользовалось, то ли ходили сюда люди, которые не приходят нажираться в хлам и устраивать ледовое побоище. Наш столик был в углу, мы сделали заказ.

— Расскажи о своей семье, где твой отец? — спросил я Леру.

— Разве мы сюда пришли не о хорошем поговорить, у тебя там вроде что-то произошло?

— Успеем, весь вечер впереди.

— Хорошо, мой отец мне не родной, так получилось, что это отчим, который все детство был рядом, помогал, баловал, учил жизни, а потом завел себе новую семью и пропал. То есть они с матерью остались в нормальных отношениях, они видятся, но для меня он стал чужим человеком. Пару раз я пыталась наладить с ним контакт, но это не получилось, он стал холоден и больше не хотел играть роль отца в моей жизни.