Я пел прошлой ночью для монстра - [3]

Выдающийся? Этот парень не переставал шокировать меня. Что он ожидал услышать в ответ?

— Не любишь, когда тебя хвалят?

— Да нет, нормально к этому отношусь.

Он кивнул, посмотрев на меня.

— Нормально, — повторил он с полуулыбкой. — Нормально. — И опять отчебучил: — Ты написал потрясающее сочинение.

— Нормальное.

— Лучше, чем нормальное. Кажется, я использовал слово «потрясающее».

Он подошел к доске и вывел его на ней мелом. Учитель — всегда и во всем.

Я уставился на это слово. Оно никак не относилось ко мне, но я не собирался спорить об этом, поэтому просто согласился:

— Как скажете.

Он покачал головой и улыбнулся.

— Знаешь что? Ты мне нравишься, Зак. Это нормально? Ты не против?

Подумаешь, удивил. Этому парню все нравятся. Как он выживает вообще, любя такое количество народу? В мире всего ничего людей, которые действительно заслуживают любви.

— Да нет, — ответил я.

— Это хорошо. Ты любишь музыку?

— Да.

— Хочешь кое-что послушать?

— Угу.

Он подошел к шкафу и достал из футляра трубу. Дунул в нее, ну, знаете, будто прочищая. Пробежал пальцами по вентилям, сыграл несколько нот. Спросил:

— Готов, Зак?

И начал играть. О, этот парень умеет играть. Он играл нежную, красивую мелодию. Никогда не думал, что труба может ласково шептать. Я не мог оторвать взгляда от его пальцев. Мне хотелось, чтобы он играл вечно. Это было прекрасней любой поэмы, зачитываемой им на уроках. Все вокруг стихло и замерло, и не осталось ничего, кроме этой мелодии — нежной, бархатной и восхитительной, легкой и воздушной как ветерок, шелестящий в листве деревьев. Весь мир исчез, и мне хотелось навсегда остаться в этом неподвижном безмолвии. Я не знал, что делать и что говорить. Я блаженствовал. Серьезно. Блаженствовал, но вместе с тем мое сердце рвалось на части.

— Как тебе? — Мистер Гарсия снова улыбался.

Он был похож на ангела. Правда. И от этой мысли мне стало неуютно — я не знал, что думать о себе, с такими мыслями в голове.

— Лучше, чем нормально.

— Лучше, чем нормально? Ого. Это самое приятное, что я услышал за весь день.

Мистер Гарсия всего лишь пытался общаться со мной, но меня это приводило ужас. Мне невыносимо хотелось сбежать. Он был нормальным, а я не был. Я не знаю… я просто чувствовал то, что мне не нравилось чувствовать. Я оцепенело наблюдал, как он убирает трубу в футляр.

— Если ты захочешь послушать эту мелодию…

— Я понял, — оборвал я его. Мне нужно было к чертям бежать отсюда. Нужно.

Мы пожали руки, прямо как старые приятели. Кивнули друг другу.

Уже направившись к двери, я услышал:

— Ты иногда грустишь, Зак. Если ты захочешь когда-нибудь об этом поговорить, то знаешь, где меня найти.

Мое сердце вспугнутой колибри колотилось в груди, ладони вспотели, желудок сокращался в болезненных спазмах. Я добежал до ближайшего туалета, где меня вырвало. Боже, я разваливался по частям. Перед глазами стоял мистер Гарсия со своим дружелюбным лицом, черными глазами, волосами, руками. Что он творил с моей головой?

Я плакал всю дорогу домой. Я просто, черт, я не знаю… я просто плакал.

4

Придя домой, я бросился на поиски бутылок отца. Найти их было несложно — он прятал их по всему дому, и я знал, где он хранит все свои заначки. У меня это было что-то вроде хобби — находить спрятанные им бутылки. Своеобразный вариант поиска пасхальных яиц. В моем доме «Пасха» никогда не кончалась.

Отыскав пинту бурбона, я сунул ее в карман куртки и ушел из дома. Бродил по улицам, пил и курил, и все плакал и плакал. Я был… черт, не знаю, не знаю, не знаю… одурманен, опьянен, опечален, истерзан. Я ненавидел мистера Гарсию. Зачем он мне все это говорил? Выдающийся ребенок. Потрясающее сочинение. Зачем он написал «потрясающее» на доске? Это слово ненастоящее. Оно не живет во мне. И почему он не оставил свои мысли при себе? Зачем он спросил: «Ты мне нравишься, Зак. Это нормально? Ты не против?» Да кто в своем уме захочет испытывать какие-то чувства к такому, как я? Ненавижу его за то, что он сказал о моей грусти. Ненавижу за то, что он сыграл прекрасную мелодию. Не желаю слышать нашептывания восхитительной музыкальной лжи. На кой хер этот парень тратит свое время на такого, как я?

И я бродил, и пил, и курил. И плакал. И кричал мистеру Гарсии: «Я ненавижу тебя». Ненавижу тебя, ненавижу. Я думал, выпивка мне поможет. В какой-то степени так оно и было. Все ощущалось через отстраненную дымку. И чем более отдаленным все казалось, тем легче мне становилось.

Мистер Гарсия — один из клочков бумаги в моем сознании. Как и бурбон, который я так любил пить.

Бумажные клочки.

Да уж. Может, меня стоит не лечить, а лишь дать добротный веник, чтобы я вымел весь сор из своих мозгов? Может, сказать Адаму, что мне не нужно ничего вспоминать? Мне нужен лишь очень хороший веник.

Воспоминания

Кто-то прикрепил к доске для объявлений в моей комнате календарь. Наверное, хотел, чтобы я знал точно, какой сегодня день. Чей-то голос сказал:

— Ты можешь отмечать дни.

Забавная вещь — отмечать дни. Рисовать на них крест. Перечеркивать.

Я попал сюда в Новый 2008 год. 2 января была сильная буря. Меня разбудил ее шум, и я лежал и слушал ветер. Клянусь, он пытался снести мою кабинку.