Я, оперуполномоченный - [10]

– Мы только вдвоём будем?

– Вдвоём, – кивнул Сидоров, пуская из ноздрей густой табачный дым, и полез в карман за новой папиросой. – Ты представляешь, что такое засада? Это восемь часов сиднем сидеть там. Потом нас должны сменить. Но это если по правилам. На самом-то деле придётся торчать дольше.

– Почему?

– Потому что если каждые восемь часов по два новых сотрудника в засаду направлять, то это на сутки шесть человек из нормальной работы вылетают. А у нас и так народу не хватает.

– И как же быть?

– Сидим не по восемь, а по двенадцать часов. Мозги, конечно, квасятся, глаз притупляется. Только что делать-то?..

Погода окончательно испортилась, густо повалил мокрый снег, небо сделалось по-вечернему тёмным, под ногами хлюпало. По дороге они несколько раз останавливались, с Сидоровым заговаривали какие-то люди, на что-то сетовали, о чём-то просили. Одни обращались к нему по отчеству, другие говорили просто «дядя Петя». Дважды Сидоров сам окликнул кого-то и принялся расспрашивать. Когда они сели наконец в автобус, капитан кратко ввёл Виктора в курс дела:

– На той квартире, где мы будем, живут сейчас хозяйка и две её дочери. Одна из них – любовница Татаринова.

Вторая недавно развелась, но её бывший муж, Васильев, по-прежнему живёт там, хотя почти ни с кем в семье, как сказали ребята, не общается…

Квартира оказалась крохотной, двухкомнатной, в коридоре лежали стопки газет, перетянутые бечёвками. Пожилая женщина, открывшая дверь, посмотрела на сыщиков неприветливо.

– Здравствуйте, мамаша, – сказал Сидоров. Из-за двери шагнул настороженный мужчина.

– Привет, Алексеич, – буркнул он.

– Как тут у вас?

– Никак. Чайком балуемся… – Из кухни вышел другой сотрудник. Виктор узнал обоих, видел их на совещании.

– Татаринов не давал о себе знать?

– И не даст, – послышался убеждённый ответ. – Ладно, бывайте. Удачи…

Смеляков продолжал топтаться в прихожей.

– Зинаида Николаевна, – услышал он голос Сидорова, – вам уж, наверное, говорили, но я обязан повторить: все, кто войдут в квартиру, останутся здесь. Выпускать никого не будем, так что не приглашайте гостей. По телефону тоже не звоните…

Сидоров вышел в коридор.

– Витя, чего ты застрял тут? Проходи, что ли, осмотрись. Мало ли что…

Обе дочери (Марине было чуть за двадцать, Ларисе – лет тридцать) сидели в дальней комнате и вязали на спицах. Старшая кашляла и куталась в пуховый платок. Она выгодно отличалась от своей сестры правильными, почти благородными чертами лица. Младшая была симпатичнее, но проще.

– Чего ж вы все дома-то? – спросил Сидоров.

– Болеют они, – ответила за дочерей Зинаида Николаевна. – Простуда вон какая по Москве ходит. В такую погоду мудрено, что ли, схватить?

– Понятно. А ваш муж… ну, бывший муж то есть? Он всё ещё здесь обитает?

– А куда ж он денется? – хмыкнула Лариса. – Часов в шесть объявится, а то и раньше. У них в институте день не нормированный.

Виктор прошёл на кухню. От стены к стене тянулись верёвки, с них свисало только что выстиранное бельё, среди рубашек и полотенец Смеляков увидел женские панталоны и лифчики и ощутил неловкость. Служебная необходимость заставляла его вторгаться в чужую личную жизнь и пробуждала в душе противоречивые чувства. И висевшие над головой Виктора бюстгальтеры словно твердили: «Здесь протекает человеческая жизнь, настоящая, не театральная, здесь любят и ненавидят, здесь всё наполнено неведомыми тебе заботами, неразрешимыми вопросами, а ты приходишь сюда, пялишься, слушаешь, всюду суёшь свой нос…»

– Может, чаю выпьем? – спросил он Петра Алексеевича, не зная, на чём остановить взгляд и чем занять себя.

– Может. – Сидоров достал папиросы и закурил.

Они сели за стол. На стене громко тикали часы…

Когда в замочной скважине зашебаршил ключ, Лариса, заглянувшая на кухню, чтобы поставить кастрюлю на плиту, сказала:

– Это Коля, мой бывший… – Она скосила глаза на Сидорова. – Теперь скучать не будете, он вас байками своими займёт. Любит поговорить.

Николай Васильев, снимая пальто, вытянул шею:

– Здрасьте, товарищи.

Он был худой, безликий, но с хитрым взглядом. Как-то бочком он проскользнул на кухню, буркнув что-то нечленораздельное своей бывшей супруге, схватил кусок чёрного хлеба из деревянной хлебницы и прошмыгнул обратно. Сидоров поднялся из-за стола.

– Виктор, пойдём-ка, нечего мешать тут. – Он указал глазами на кастрюлю.

Они прошли в комнату, где притаился Васильев.

Тот был родом не из Москвы, женился, похоже, с единственной целью – закрепиться в столице, работал в Академии наук. Держался Васильев уверенно, забрасывал ногу на ногу, разговаривал с оттенком едва заметного превосходства, и во всём этом улавливалось что-то наносное. В комнате на стене висела фотография Брежнева в окружении множества людей, и создавалось невольное ощущение, что среди них затесался и сам Васильев; на столе стояла в простенькой латунной рамке фотография президента академии и вздымалась кипа каких-то бумаг, из которых торчали вырезанные газетные статьи, выставленные заголовками наружу, чтобы их было видно с первого взгляда. В завязавшейся беседе Васильев за несколько минут успел рассказать о себе очень много, не сказав, в сущности, ничего, но сделал туманный намёк на своё отношение к разведке, хотя однозначно этого не сказал.