Я историю излагаю... Книга стихотворений - [20]

Что я ни спрошу у Вас, в ответ

говорите: «никогда» и «нет».

Белый снег всю ночь валом валит,

только на рассвете затихает.

Слышно, как газеты выкликает

под окном горластый инвалид.

Слишком любопытный половой,

приникая к щелке головой,

снова,

снова,

снова

   слышит ворох

всяких звуков, шарканье и шорох,

возгласы, названия газет

и слова, не разберет которых —

слово «никогда» и слово «нет».

Крылья

Солдатская гимнастерка зеленовата цветом.

В пехоте она буреет, бурее корки на хлебе.

Но если ее стирают зимою, весною и летом —

После двухсотой стирки она бела как лебедь.

Не белые лебеди плещут

Студеной метелью крыльев —

Девчонки из роты связи

Прогнали из замка графа.

Они размещают вещи.

Они все окна открыли.

Они не потерпят грязи.

Они метут из-под шкафа.

Армейских наших девчонок

В советских школах учили,

Плевать им на графский титул.

Знакомо им это слово.

Они ненавидят графов.

Они презирают графов.

Не уважают графов,

Кроме графа Толстого.

Здесь все завоевано нами.

За все заплачено кровью.

Замки срываются с мясом.

Дубовые дверцы — настежь.

Тяжелые, словно знамя,

Одежды чудного покроя,

Шурша старинным атласом,

Надела Певцова Настя.

Дамы в парадном зале,

Мечите с портретов громы.

Золушки с боем взяли

Ваши дворцы и хоромы.

— Если в корсетах ваших

На вас мы не очень похожи,

Это совсем не важно —

Мы лучше вас и моложе!

— Скидай барахло, девчонки!

— На что мы глаза раскрыли! —

И снова все в белых,

В тонких,

Раз двести стиранных

         крыльях.

Замки на петельках шкафа,

Темнеют на стенках графы.

Девчонки лежат на койках,

Шелков им не жаль нисколько.

«Газетные киоски, близ которых…»

Газетные киоски, близ которых

я ждал решенья тяжеб и судеб, —

мне каждый по-особенному дорог.

Я узнавал про всех и про себя,

про похороны, встречи и обеды,

про пром-, культур-, сельхозпобеды.

Но новость, ту, что кончилась война,

я услыхал совсем не у киоска,

не с заголовка, явленного броско,

а просто я в блиндажике сидел.

Был май. Война кончалась, но не кончилась.

Добитая, она как будто корчилась.

И вдруг телефонист кричит: «Ура!»

Не нам, а в трубку. Всем телефонистам.

«Ура!» всем беспартийным, коммунистам,

всем людям, жившим в эти времена.

Так я узнал, что кончилась война.

О погоде

1

Я помню парады природы

И хмурые будни ее,

Закаты альпийской породы,

Зимы задунайской нытье.

Мне было отпущено вдоволь —

От силы и невпроворот —

Дождя монотонности вдовьей

И радуги пестрых ворот.

Но я ничего не запомнил,

А то, что запомнил, — забыл,

А что не забыл, то не понял:

Пейзажи солдат заслонил.

Шагали солдаты по свету —

Истертые ноги в крови.

Вот это,

      единственно это

Внимательной стоит любви.

Готов отказаться от парков

И в лучших садах не бывать,

Лишь только б не жарко, не парко,

Не зябко солдатам шагать.

Солдатская наша порода

Здесь как на ладони видна:

Солдату нужна не природа,

Солдату погода нужна.

2

Когда не бываешь по году

В насиженных гнездышках комнат,

Тогда забываешь погоду,

Покуда сама не напомнит,

Покуда за горло не словит

Железною лапой бурана,

Покуда морозом не сломит,

Покуда жарою не ранит.

Но май сорок пятого года

Я помню поденно, почасно,

Природу его, и погоду,

И общее гордое счастье.

Вставал я за час до рассвета,

Отпиливал полкаравая

И долго шатался по свету,

Глаза широко раскрывая.

Трава полусотни названий

Скрипела под сапогами.

Шли птичьи голосованья,

Но я разбирался в том гаме.

Пушистые белые льдинки

Торжественно по небу плыли.

И было мне странно и дико,

Что люди всё это — забыли.

И тополя гулкая лира,

И белые льдинки — все это

Входило в условия мира

И было частицей победы.

Как славно, что кончилась в мае

Вторая война мировая!

Весною все лучше и краше.

А лучше бы —

      кончилась раньше.

Месяц — май

Когда война скатилась, как волна,

с людей и души вышли из-под пены,

когда почувствовали постепенно,

что нынче мир, иные времена,

тогда пришла любовь к войскам,

к тем армиям, что в Австрию вступили,

и кровью прилила ко всем вискам,

и комом к горлу подступила.

И письма шли в глубокий тыл,

где знак вопроса гнулся и кружился,

как часовой, в снегах сомненья стыл,

знак восклицанья клялся и божился.

Покуда же послание летело

на крыльях медленных, тяжелых от войны,

вблизи искали для души и тела.

Все были поголовно влюблены.

Надев захваченные в плен убранства

и натянув трофейные чулки,

вдруг выделились из фронтового братства

все девушки, прозрачны и легки.

Мгновенная, военная любовь

от смерти и до смерти без подробности

приобрела изящества, и дробности,

терзания, и длительность и боль.

За неиспользованием фронт вернул

тела и души молодым и сильным

и перспективы жизни развернул

в лесу зеленом и под небом синим.

А я когда еще увижу дом?

Когда отпустят, демобилизуют?

А ветры юности свирепо дуют,

смиряются с большим трудом.

Мне двадцать пять, и молод я опять:

четыре года зрелости промчались,

и я из взрослости вернулся вспять.

Я снова молод. Я опять в начале.

Я вновь недоучившийся студент

и вновь поэт с одним стихом печатным,

и китель, что на мне еще надет,

сидит каким-то армяком печальным.

Я денег на полгода накопил

и опыт на полвека сэкономил.

Был на пиру. И мед и пиво пил.

Теперь со словом надо выйти новым.

И вот, пока распахивает ритм

всю залежь, что на душевом наделе,

я слышу, как товарищ говорит:

— Вернусь домой — женюсь через неделю.