Я историю излагаю... Книга стихотворений - [13]

Надо было ползти!

Надо — значит, надо!

(Лозунг той войны.)

Сжав в руках гранаты,

Мы ползти должны.

Белые маскхалаты

Тихо берут подъем.

Словно ели, мохнаты,

Оползнями ползем.

Оползнями, плывунами

Плыли мы по снегам.

Что же станется с нами,

Взвод не постигал.

Взвод об этом не думал:

Полз, снег вороша.

И как пену сдунул

Немцев с рубежа.

Волокуша

Вот и вспомнилась мне волокуша

и девчонки лет двадцати:

ими раненые волокутся,

умирая по пути.

Страшно жалко и просто страшно:

мины воют, пули свистят.

Просто так погибнуть, зряшно,

эти девушки не хотят.

Прежде надо раненых выволочь,

может, их в медсанбате вылечат,

а потом чайку согреть,

а потом — хоть умереть.

Натаскавшись, належавшись,

кипяточку поглотав,

в сыроватый блиндажик залезши,

младший крепко спит комсостав.

Три сержантки — мала куча —

вспоминаются нынче мне.

Что же снится им?

Волокуша.

Тянут раненых и во сне.

Мороз

Совершенно окоченелый

в полушерстяных галифе,

совершенно обледенелый,

сдуру выскочивший

на январь налегке,

неумелый, ополоумелый,

на полуторке, в кузове,

сутки я пролежал,

и покрыл меня иней.

Я сначала дрожал,

а потом — не дрожал:

ломкий, звонкий и синий.

Двадцать было тогда мне,

пускай с небольшим.

И с тех пор тридцать с лишком

привыкаю к невеселым мыслишкам,

что пришли в эти градусы

в сорок,

пускай с небольшим.

Между прочим, все это

случилось на передовой.

До противника — два километра.

Кое-где полтора километра.

Но от резкого и ледовитого ветра,

от неясности, кто ты, —

замерзший или живой,

даже та, небывалая в мире война

отступила пред тем,

небывалым на свете морозом.

Ну и времечко было!

Эпоха была!

Времена!

Наконец мы доехали.

Ликом курносым

посветило нам солнышко.

Переваливаясь через борт

и вываливаясь из машины,

я был бортом проезжей машины —

сантиметра на четверть —

едва не растерт.

Ну и времечко было!

Эпоха была!

Времена!

Впрочем, было ли что-нибудь

лучше и выше,

чем то правое дело,

справедливое наше,

чем Великая Отечественная война?

Даже в голову нам бы

прийти не могло

предпочесть или выбрать

иное, другое —

не метели крыло,

что по свету мело,

не мороз,

нас давивший

тяжелой рукою.

Госпиталь

Еще скребут по сердцу «мессера»,

Еще

   вот здесь

         безумствуют стрелки,

Еще в ушах работает «ура»,

Русское «ура-рарара-рарара!» —

На двадцать

      слогов

         строки.

Здесь

   ставший клубом

         бывший сельский храм —

Лежим

   под диаграммами труда,

Но прелым богом пахнет по углам —

Попа бы деревенского сюда!

Крепка анафема, хоть вера не тверда.

Попишку бы лядащего сюда!

Какие фрески светятся в углу!

Здесь рай поет!

   Здесь

      ад

         ревмя

            ревет!

На глиняном истоптанном полу

Лежит диавол,

      раненный в живот.

Под фресками в нетопленом углу

Лежит подбитый унтер на полу.

Напротив,

   на приземистом топчане,

Кончается молоденький комбат.

На гимнастерке ордена горят.

Он. Нарушает. Молчанье.

Кричит!

   (Шепотом — как мертвые кричат.)

Он требует, как офицер, как русский,

Как человек, чтоб в этот крайний час

Зеленый,

   рыжий,

      ржавый

         унтер прусский

Не помирал меж нас!

Он гладит, гладит, гладит ордена,

Оглаживает,

      гладит гимнастерку

И плачет,

   плачет,

      плачет

         горько,

Что эта просьба не соблюдена.

А в двух шагах, в нетопленом углу,

Лежит подбитый унтер на полу.

И санитар его, покорного,

Уносит прочь, в какой-то дальний зал,

Чтоб он

   своею смертью черной

Комбата светлой смерти

            не смущал.

И снова ниспадает тишина.

И новобранца

   наставляют

      воины:

— Так вот оно,

   какая

      здесь

         война!

Тебе, видать,

      не нравится

            она —

Попробуй

   перевоевать

         по-своему!

Статья 193 УК (воинские преступления)

Спокойней со спокойными, но все же —

Бывало, ждешь и жаждешь гневной дрожи,

Сопротивленья матерьяла ждешь.

Я много дел расследовал, но мало

Встречал сопротивленья матерьяла,

Позиции не помню ни на грош.

Оспаривались факты, но идеи

Одни и те же, видимо, владели

Как мною, так и теми, кто сидел

За столом, но по другую сторону,

Называл автобус черным вороном,

Признаваться в фактах не хотел.

Они сидели, а потом стояли

И падали, но не провозглашали

Свое «Ура!», особое «Ура!».

Я помню их «Ура!» — истошно-выспреннее,

Тоскливое, несчастное, но искреннее.

Так все кричат, когда придет пора.

А если немцы очень допекали,

Мы смертников условно отпускали —

Гранату в руки и — на фронт! вперед!

И санитарные автомобили

Нас вместе в медсанбаты отвозили,

И в общей,

В братской,

Во сырой могиле

Нас хоронил

Один и тот же

Взвод.

Четвертый анекдот

За три факта, за три анекдота

вынут пулеметчика из дота,

вытащат, рассудят и засудят.

Это было, это есть и будет.

За три анекдота, за три факта

с применением разума и такта,

с применением чувства и закона

уберут его из батальона.

За три анекдота, факта за три

никогда ему не видеть завтра.

Он теперь не сеет и не пашет,

анекдот четвертый не расскажет.

Я когда-то думал все уладить,

целый мир облагородить,

трибуналы навсегда отвадить

за три факта человека гробить.

Я теперь мечтаю, как о пире

духа,

   чтобы меньше убивали.

Чтобы не за три, а за четыре

анекдота

      со свету сживали.

Мой комбат Назаров

Мой комбат Назаров, агроном,

Высшее имел образование,

Но обрел свое призвание

В батальоне,

   в том, где был он «ком».

Поле, паханная им земля,

Мыслилось теперь как поле боя,