Я, Дрейфус - [47]

— Да, сэр, — сказал Джеймс. — Но я не знал, как поступить. Я хотел сказать ему, что ничего плохого в том, что он еврей, нет, но он не должен это скрывать. Я понимал, что если об этом станет известно в школе, его уволят, но мне казалось, что обманывать нельзя.

— Вы когда-нибудь пытались об этом поговорить?

— Я боялся, — сказал Джеймс. — Я понимал, чем ему придется заплатить, если все раскроется.

— Так что вы держали это при себе?

— Нет, — сказал Джеймс. — И это самое ужасное. Я доверил эту тайну Джорджу. Джорджу Тилбери. — Его голос очень убедительно дрогнул, когда он произносил имя погибшего мальчика, и я подумал, каким же законченным лжецом оказался Джеймс. Насколько мне известно, он никогда не был другом Джорджа. Собственно, кроме той встречи у моего кабинета я никогда не видел их вместе. Кто же помогал Джеймсу готовиться к выступлению в суде? Кто так тщательно с ним отрепетировал его показания? Кто подсказывал, где нужно сделать паузу, где должен дрогнуть голос, как напустить на себя печальный вид? Если бы я сумел вычислить режиссера, я бы смог найти ключ к этой лжи и раз и навсегда доказать свою невиновность.

— Не торопитесь, — говорил прокурор, — я понимаю, как вам тяжело. Расскажите, что сказал Джордж, когда вы с ним поделились.

— Он пришел в ужас. Точно как я, — сказал Джеймс. — Но он тоже не хотел говорить с сэром Альфредом. Но, как и я, считал, что это нельзя скрывать. Поэтому он хотел рассказать отцу, чтобы отец этим занялся.

— И что вы сделали? — спросил прокурор. — Я вас не тороплю.

— Я очень хорошо относился к сэру Альфреду, — сказал Джеймс. — Он был мне как отец.

И снова голос дрогнул. Этот мальчик — талант, определенно, талант.

— Я подумал, что лучше его предупредить. По крайней мере, это я мог сделать. Я пришел к нему в кабинет и сказал, что ему надо уволиться, так или иначе все раскроется. Джордж об этом позаботится.

И тут Джеймс заплакал. Не знаю, откуда он взял слезы, но получилось весьма убедительно.

— Я думаю, — через силу выговорил он, — не упомяни я о Джордже, он был бы жив. Это все я виноват.

Тут он разрыдался окончательно.

И тогда вступил судья. Он объявил перерыв на обед и сказал, что заседание возобновится в два часа.

Когда он ушел, меня увели вниз, в крохотную комнатку. Мне принесли еду, а вскоре появился Саймон.

— Как вы себя чувствуете? — спросил он.

— А вы как думаете? Мальчишка лжет.

— Он выдаст себя, не беспокойтесь, — сказал Саймон. — А если ничего другого не останется, я его выведу на чистую воду.

— Что еще он может наплести?

— Не знаю, — сказал Саймон. — Не знаю, что припасли мои ученые друзья. Но никто и слову из всего этого не поверит.

Но Саймон, как мне показалось, говорил не слишком уверенно. В его голосе слышались нотки сомнения.

— Ешьте обед, — сказал он. — Увидимся в суде.

Он явно спешил уйти, а я не мог придумать никакого вопроса, чтобы его задержать. Вернее, у меня было слишком много вопросов. Чересчур много. Но я понимал, что ответов на них нет. Я боялся возвращаться в зал суда. Боялся новых обвинений и сфабрикованных доказательств. Потому что я был бессилен. Я мог только яростно мотать головой.

Но довольно скоро за мной пришли, и я снова оказался на скамье подсудимых. Я боялся, что теперь уже выгляжу не невиновным, а напуганным, и могут счесть — раз я боюсь, значит, виновен.

Когда суд снова собрался, Джеймс вернулся на прежнее место.

— Мистер Тернкасл, чувствуете ли вы в себе силы продолжать давать показания? — заботливо спросил прокурор.

— Да, сэр.

Я понял, что за все это время Джеймс ни разу не взглянул в мою сторону. Я хотел поймать его взгляд, понять, как быстро он отведет глаза, продолжая изливать потоки лжи. Так что я уставился на него, рассчитывая, что он обернется ко мне и сам ужаснется своему предательству. Но он был слишком труслив. Он все время смотрел на прокурора, время от времени поглядывал на присяжных, чтобы убедить их в своей искренности.

— Вы разговаривали с обвиняемым в его кабинете, сказали вы, — продолжил прокурор. — В какой день это было?

— Это было второго апреля. Я запомнил, потому что мне в тот день исполнилось семнадцать лет.

Впервые за все это время он сказал правду. Второго апреля у него действительно был день рождения. Но не было ни одной открытки, ни одного подарка. Никто не подал знака, что о нем помнят. Но Люси об этом не забыла. Она подарила ему томик Шекспира в кожаном переплете. Об этом он, разумеется, не упомянул. Ему основательно промыли мозги.

— Второго апреля, — повторил прокурор. — И вы предупредили обвиняемого, что Джордж Тилбери расскажет обо всем своему отцу. Вы просили его уволиться. Что произошло потом?

— Он сказал, что в этом нет необходимости, — ответил Джеймс. — Сказал, что все будет в порядке, главное, чтобы я держал рот на замке. Тогда я спросил: «А как же Джордж?» И он опять сказал, что все будет в порядке. Я напомнил ему, что отец Джорджа член кабинета министров, а он ответил, что беспокоиться не о чем.

— Как он выглядел, когда говорил это? Как он себя вел?

— Он явно нервничал, — сказал Джеймс, — и попросил меня уйти. Сказал, что у него дела.

— Какие дела? — со значением спросил прокурор.