Я детству сказал до свиданья - [56]

— Что вы! — воскликнула Галя. — Это их только оскорбит до глубины души, они со мной и разговаривать не станут.

— Всех-то ты обошла, доченька, — вмешалась мать. — Всем-то ты поклонилась уважительно, все объясняла разумно. Но не вняли. Может, хоть корысть их сдвинет с мертвой точки?

Две женщины, мать и бабушка, назанимали, где могли, большую сумму и вручили Гале. Ее путь лежал в Верховный суд, где теперь изучалось дело. А изучала его прокурор Толобаева. Молодая, интеллигентная женщина с иссиня-черными волосами, уложенными сзади в тяжелый узел. Она прохаживалась по кабинету и говорила негромким голосом:

— Да, дело вашего брата я изучила. За него надо бороться. Если не бороться, то он так и отсидит, как говорится, от звонка до звонка.

«Намекает», — подумала Галя, замирая. Она долго не решалась начать. Наконец сказала приготовленную заранее фразу:

— Познакомившись с вашим миром, я удивилась такой несправедливости: адвокатам мы платим, а вам, от которых зависит гораздо больше, — нет.

— Но мы получаем зарплату, — живо возразила Толобаева.

— Все равно. Я же видела, в каких толстых томах дел вам приходится разбираться. Мы решили вам оплатить за труды.

Галю бросило в жар, но она мужественно полезла в сумочку и хотела вынуть деньги.

— Мы вот тут с бабушкой Максуда сложились…

Спокойно и негромко, раздельно так, Толобаева произнесла:

— Не делайте глупостей! Никогда не делайте глупостей!

Галя съежилась, сердце покатилось куда-то вниз. Робко, исподлобья она взглянула на Толобаеву — та смотрела на нее спокойно и мудро, без тени насмешки или презрения.

— Вот брат ваш преступил закон, а вы мучаетесь тут, — сказала она — и как точно сказала: «мучаетесь».

— Он не преступал закона, — возразила Галя. — Но я оставляю за собой право поблагодарить вас… потом.

— Только в душе, — сказала Толобаева. — До свиданья.

Галя вышла посрамленная и преисполненная уважения к этой молодой женщине, которая помогла ей удержаться от поступка отчаяния и остаться человеком с чистой совестью.

Она шла по улице, не замечая ничего кругом, и думала. Значит, этот путь тоже отрезан для нее. Надо было это предвидеть. Как бы научиться все предвидеть, не делать упущений и ошибок? С каким трудом жалкий, колеблющийся фитилек разума отдельного человека освещает ему путь в запутаннейшем лабиринте человеческих отношений! То и дело его задувает ветер или гасят дожди, и приходится его вновь возжигать, чтобы он освещал дорогу, иначе совсем заблудишься.

«Если б только я верила, все равно во что — в судьбу, Бога, в свою звезду — насколько легче было бы. Тогда можно бы посоветоваться. А то один на один с собственным тусклым, неверным, мерцающим разумом, который никак не желает гореть ровным, сильным и ясным светом, озаряя мой путь-дорогу».

— Здравствуйте, Галя! — произнес чей-то голос у нее над ухом. — О чем вы так глубоко задумались?

Перед нею стоял Имакеев — отец, профессор — невысокого роста, безукоризненно одетый, как всегда — доброжелательный. Они не раз встречались вот так, на улице, и профессор был в курсе ее бед.

— Здравствуйте. Как Сабиджан, здоров ли?

— У Сабиджана все нормально. Вы лучше расскажите, как у вас дела.

Галя огляделась. Было ясное, после дождей, весеннее утро. Розоватый урюк и розовый персик уже кричали о том, что пришла весна, — такие нежные, нарядные посреди других голых еще деревьев, на которых готовы лопнуть почки. Небо ясное, ветерок гуляет. И ничего этого Галя давно уже не замечает.

Они долго беседовали, прогуливаясь по аллее напротив Прокуратуры.

— Вот что, Галя, — сказал Имакеев на прощанье. — Через неделю у нас совещание на самом высоком уровне. Вы подготовьте письмо — краткое и точное, я передам.

…После этой встречи прошло еще с полмесяца. Что происходило с ее письмом, Галя не знала, позвонить — стеснялась. Только однажды, когда она вернулась с работы домой, мать доложила:

— Приходил кто-то толстый, нахмуренный, с большим портфелем.

— Ну и что?

— А ничего. Расспросил про Сашу подробно и ушел.

В это же весеннее утро Назгуль Жумабаевна, едва оправившись после гриппа, поехала в колонию узнать что-нибудь о внуке, унять свое тяжелое беспокойство. Обратно ее привезли едва живую. Она то впадала в беспамятство, то начинала причитать по-киргизски. Галя с матерью всю ночь не отходили от нее.

Потом пришла из высоких инстанций бумага с печатью и положительным ответом. Правда, без указания точного срока. В перегоревших, исстрадавшихся душах уже не оставалось места для радости, было только облегчение.

И неотступный вопрос мучил Галю: почему люди, по долгу службы призванные во что бы то ни стало докопаться до правды, устраняются от этого? Чего они боятся? И почему человек, хоть и облеченный высокой властью, но не имеющий права вмешиваться в дела правосудия, пошел на риск и заставил эту правду добыть? И ради кого? Ведь Имакеев ему ни сват, ни брат, просто всем известен как хороший работник и честный человек.

ОСВОБОЖДЕНИЕ

Иду по зоне в ясный весенний денек. Солнышко припекает, однако от близких заснеженных гор ледяной струйкой тянет. И травка уже начала вылезать зеленая из-под листьев прелых. И начинаешь узнавать травку. Эта вот, со стрельчатыми листьями у самых стен колонии, — сладкая, когда молодая. А подрастет — дудки можно делать из пустотелого стволика.