Я детству сказал до свиданья - [54]
К вечеру мы с Французом пробрались в нашу бендежку один за другим. Вместе ходить не решались, чтобы не привлекать лишнего внимания. Разложили на столе еду, сидим, ждем Максуда, знаем, что его смена уже отработала. Но Максуда нет и нет.
— А где же буханка? — вдруг спросил Француз. — Я ее вчера завернул в полотенце и сунул за портрет Брежнева.
А портрет стоял на небольшом шкафчике, где раньше хранились музыкальные инструменты. Мы — туда, сюда — нет буханки. Нет ни Максуда, ни хлеба. Нехорошие, недостойные мысли закрались в голову, даже смотреть друг другу в глаза не можем.
Когда вернулись в хату, Максуд спал на своих верхних нарах, казалось, крепким сном. Француз тряс его за плечо — бесполезно. Но я каким-то задним чутьем угадывал, что Максуд притворяется.
И вот наступила глубокая ночь, хата наполнилась храпом и сопением. Вдруг Максуд шевельнулся, зорко огляделся и упругим движением сбросил тело с верхних нар на пол — бесшумно, как дикая кошка. Взял из-под подушки какой-то предмет, завернутый в белое (ясно — буханку хлеба) и метнулся к выходу. Француз тут же дернул меня за ногу, и мы вскочили вслед за Максудом. Он повернул направо, где прутья решетки чуть разошлись и был тайный лаз из локалки. Потом — к длинному строению нашего механического цеха. Там сбоку — бендежка, в которой жили Ильяс-барыга, торговец сигаретами, чаем, анашой, и старый нищий Кот Базилио. «Тук, тук, тук», — три раза тихонько стукнул Максуд. Дверь тотчас приоткрылась, голос Кота Базилио спросил:
— Чего принес?
Максуд молча сунул в щель нашу буханку.
— Три, — сказал старый нищий и положил в ладонь Максуда три спичечных коробка.
Что было в этих коробках, ясно каждому: конечно же, анаша.
Притаившись за деревом, мы не смели дохнуть. Так вот оно что! Наши самые черные догадки, в которые мы боялись поверить, подтвердились! Максуд стал курить анашу, и снабжают его Ильяс и трижды проклятый Кот Базилио. Раза два я видел, как Максуд и старый нищий обменялись рукопожатием. С чего бы это? Ясно, что в это время происходил «товарообмен». Вот почему так изменился Максуд, стал безразличен ко всему, а черные, жгучие глаза его теперь всегда прикрыты, будто пятаками. Поднимет свои веки-пятаки, глянет — и снова опустит, прикроет постыдную тайну.
Кто жил в зоне, тот знает, что красть хлеб — это «западло», последнее дело, которому нет ни прощения, ни оправдания. Человек, укравший хлеб, ставит себя вне общества, обрекает себя на всеобщее презрение.
Что делать? Доносить — стыдно. Мы не стукачи и никогда ими не станем. Как спасать Максуда? Договорить с врачом? С самим Максудом? Ох, какая беда стряслась с нашим другом! Где выход? Если он есть, то как его найти?
Мы решили завтра же поговорить с Максудом, ни в чем его не упрекая.
Утром стоим, невыспавшиеся, на плацу, на поверке, выкликают фамилии. Мы сразу обратили внимание, что Максуда в шеренге нет, и глухая тревога закралась в душу. Вдруг замечаю: зек справа от меня поднял голову, потом другой, третий… Я тоже поднял голову и замер: в окне третьего этажа во весь рост стоял Максуд. Еще миг — и его тело полетело вниз, на асфальт. Ударилось с глухим стуком о его твердь, от удара подскочило, как мяч, снова упало. Темная лужа крови сразу растеклась вокруг.
— А-а-а! — страшно закричал кто-то и побежал из строя, куда глаза глядят. Этот «кто-то» был я, как потом осознал. Невыносимое горе, оглушающая боль пронзили меня, смяли, оглушили. Я бегал по зоне с воем, как раненый шакал. Кто-то догнал меня, обмял, прижал к себе — оказалось, замполит, вообще-то, добрый дядька. Но кто мне вернет друга? И разве я, мы с Французом не виноваты в том, что проглядели его, не сразу осознали, в какую трясину ступил он, завлеченный этим подонком Котом Базилио?!
Замполит повел меня в больницу, где на операционном столе лежал бездыханный Максуд. Я смотрел в последний раз на его бледно-смуглое лицо, не мог оторваться, прощался с ним навсегда. На его лбу, теперь уже на веки вечные, запеклась кровь.
Потом я сам долго лежал в больнице. Мне нравилось там лежать. На ночь выключали электричество, и в лунном свете таинственно поблескивали никелированные спинки больничных коек, графин и стакан на тумбочке. И все представлялся мне Максуд в окне третьего этажа, в последний раз вдыхающий запах озона, запах смерти, как он уверял. И вспоминались его пронзительные слова на суде: «Граждане судьи, не лишайте меня свободы!»
И приснился мне сон: я был огромным, страшным черным вороном. Я летел над лесом, светила луна очень ярко — были видны кустики, елочки, травинки. Я летел и чувствовал каждое крыло, каждое свое перышко…
…И только через месяц я начал постепенно приходить в себя…
ГАЛИНЫ ХЛОПОТЫ
Бабушка Максуда, величавая темнолицая Назгуль Жумабековна, стала своим человеком у Булатовых, общая беда сроднила их. Поговорят все вместе о несчастных узниках — и на душе легче станет. Придет к вечеру, мама сразу:
— Письма есть?
— Нету! — с отчаянием отвечает бабушка, а у самой уже глаза красные, заплаканные. — Может, его уже и в живых нет. Или отправили куда-нибудь еще, или болен. Сердце у меня вещее, чую беду. Во вторник в колонию поеду. Кто еще позаботится о моем внуке?
Даже если весь мир похож на абсурд, хорошая книга не даст вам сойти с ума. Люди рассказывают истории с самого начала времен. Рассказывают о том, что видели и о чем слышали. Рассказывают о том, что было и что могло бы быть. Рассказывают, чтобы отвлечься, скоротать время или пережить непростые времена. Иногда такие истории превращаются в хроники, летописи, памятники отдельным периодам и эпохам. Так появились «Сказки тысячи и одной ночи», «Кентерберийские рассказы» и «Декамерон» Боккаччо. «Новый Декамерон» – это тоже своеобразный памятник эпохе, которая совершенно точно войдет в историю.
«Унижение, проникнув в нашу кровь, циркулирует там до самой смерти; мое причиняет мне страдания до сих пор». В своем новом романе Ян Муакс, обладатель Гонкуровской премии, премии Ренодо и других наград, обращается к беспрерывной тьме своего детства. Ныряя на глубину, погружаясь в самый ил, он по крупицам поднимает со дна на поверхность кошмарные истории, явно не желающие быть рассказанными. В двух частях романа, озаглавленных «Внутри» и «Снаружи», Ян Муакс рассматривает одни и те же годы детства и юности, от подготовительной группы детского сада до поступления в вуз, сквозь две противоположные призмы.
В сборнике представлены произведения выдающегося писателя Фридриха Горенштейна (1932–2002), посвященные Израилю и судьбе этого государства. Ранее не издававшиеся в России публицистические эссе и трактат-памфлет свидетельствуют о глубоком знании темы и блистательном даре Горенштейна-полемиста. Завершает книгу синопсис сценария «Еврейские истории, рассказанные в израильских ресторанах», в финале которого писатель с надеждой утверждает: «Был, есть и будет над крышей еврейского дома Божий посланец, Ангел-хранитель, тем более теперь не под чужой, а под своей, ближайшей, крышей будет играть музыка, слышен свободный смех…».
В повести рассматриваются проблемы современного общества, обусловленные потерей семейных ценностей. Постепенно материальная составляющая взяла верх над такими понятиями, как верность, любовь и забота. В течение полугода происходит череда событий, которая усиливает либо перестраивает жизненные позиции героев, позволяет наладить новую жизнь и сохранить семейные ценности.
События книги разворачиваются в отдаленном от «большой земли» таежном поселке в середине 1960-х годов. Судьбы постоянных его обитателей и приезжих – первооткрывателей тюменской нефти, работающих по соседству, «ответработников» – переплетаются между собой и с судьбой края, природой, связь с которой особенно глубоко выявляет и лучшие, и худшие человеческие качества. Занимательный сюжет, исполненные то драматизма, то юмора ситуации описания, дающие возможность живо ощутить красоту северной природы, боль за нее, раненную небрежным, подчас жестоким отношением человека, – все это читатель найдет на страницах романа. Неоценимую помощь в издании книги оказали автору его друзья: Тамара Петровна Воробьева, Фаина Васильевна Кисличная, Наталья Васильевна Козлова, Михаил Степанович Мельник, Владимир Юрьевич Халямин.
Когда даже в самом прозаичном месте находится место любви, дружбе, соперничеству, ненависти… Если твой привычный мир разрушают, ты просто не можешь не пытаться все исправить.