Я детству сказал до свиданья - [51]

Вот и сейчас под робой у Родственника несколько кораблей угадываются.

— И к кому ты, интересно, собрался? — спросил я с подозрением.

Мне совсем не хотелось, чтобы он втерся к моим родным.

— Там видно будет. У меня много родственников.

Врет и не краснеет. И лицо такое благостное, отрешенное.

Тут по селектору пророкотало:

— Номер 154318. Булатов — на свиданку.

И я бросился со всех ног. На первом этаже меня обшмонали, но ничего не нашли. Я взлетел на второй этаж, последняя комнатка налево — и я сейчас увижу и маму и Галку!

Они налетели на меня с обеих сторон и повисли на моей шее. Мама сразу принялась всхлипывать.

— Ах, сынок, до чего же ты отощал, побледнел. Неужто так плохо кормят? Ну, ты у нас сейчас на год вперед наешься. Всего-то мы тебе привезли.

И вправду, стол ломился от яств. Но мама-то и сама похудела, а в черных волосах засеребрилась седина. Зато Галка в пестром платьице цвела, как одуванчик, со своей желтой пушистой прической.

Мне дали помыться, переодеться во все домашнее. Как же легко стало! Заставили выпить стакан виноградного сока. Сунули в руки ложку, вилку, пододвигали поближе то одно блюдо, то другое. Глаза у меня разбегались. Съел пару ложек борща — душистого наваристого. Потом пару пельменин. Взял крыло гусиное, но мама запротестовала:

— Да что же ты крыло-то берешь? А ножку жирную для кого? Ты обе ножки обязан съесть. Да и всего гуся должен осилить. Капустки тушеной подложи, она с гусем — уж так-то хороша, объеденье одно. Да что же ты, сынок?

— Я не могу больше, мама. Я отвык.

При этих словах мама залилась слезами.

Я чувствовал себя кругом виноватым: сознавал, что для меня так старались, мечтали увидеть, как я ем, уплетаю за обе щеки. Я ведь и не завтракал, и не обедал сегодня, берег аппетит. И вот — не могу есть! Галка погладила меня по голове, как маленького.

— Что же ты не отрастил волосы к свиданию?

— Ну, как ты не понимаешь? Что же я буду непутем ходить обросшим? Чем лучше лысина блестит, тем престижнее, уважения к тебе больше. Это означает, что ты не один, друзья у тебя есть, побреют. Кстати, ты лезвий захватила? У нас кончились, одна надежда — на свиданку.

— Захватила, в босоножки спрятала. А как же ты пронесешь?

— Исхитриться надо. Если кто спалился на вахте — может срок получить. В крайнем случае — изобьют. А в самом лучшем случае — отберут.

Мама кончила плакать, повеселела.

— Там у меня картошка доходит — разваристая, сибирская, ты всегда любил. С огурчиком да чесночком поешь. Пойду гляну.

Мама выпорхнула из комнаты-камеры, легонькая, как девушка.

— Ты, случаем, замуж не вышла за своего Вадима? — спросил я у Галки. Это был главный вопрос, который мне необходимо было выяснить.

Галя презрительно сморщила носик.

— Недаром говорят: друг познается в беде. Как только он узнал, что тебя посадили, — так потихоньку-потихоньку отошел от меня. Как встретимся случайно, сразу на часы смотрит — бежать ему надо. Теперь я прохожу мимо него, как мимо столба.

— Да, ты это умеешь, — сказал я, живо представив эту сценку. — Ты не переживай, все равно он тебе не пара. Непонятка между вами плотная.

— О боже, что за язык! Однако суть выразил точно. Ну скажи, ты рад свиданию?

— Еще бы, разрядка какая! Без разрядки долго не выдержишь, предохранители в голове перегорят. Хоть страх оставит на три дня. А то ведь в зоне царит страх. Страх перед ментами, друг перед другом. Все зеки друг друга боятся. Слово не то скажешь — и все, такие тебе неприятности грозят!

— Саша, поверь, я делаю все, чтобы тебя вызволить. И Максуда тоже. Но у меня ощущение, словно я бьюсь лбом о стену.

Тут дверь отворилась, и вошла мама, а за нею… Родственник с кастрюлей, полной дымящейся картошки.

— Сюда, милок, ставь на середину, чтобы каждый дотянулся, взял, сколько душа запросит. Да и сам садись с нами ужинать. Может, глядя на тебя, и мой очнется и есть будет. Я и дома всегда его товарищей привечала, а здесь уж и сам бог велит.

Родственник поблагодарил, смотался куда-то и вернулся с табуреткой. Приставил ее к столу и уселся. И долго просить себя не заставил. Навалил себе полную тарелку картошки, полил гусиным жиром, которым истекал жареный гусь на блюде, и уцепил гусиную толстую ножку.

— Ешь, милок, ешь. Вон ведь как наголодался, — приговаривала матушка, поглаживая его то по руке, то по плечику. И скоро уже называла его не «милок», а «сынок».

И получилось так, что мы с Галей разговаривали, а мама — с Родственником.

— А я хорошая была, ох, хорошая — хуже мальчишки, — рассказывала матушка. — Если б меня по педагогике воспитывали — быть бы беде. А то мать меня поймает, отколошматит — так и выучила. Вот и выросла я доброй, обо всех забочусь.

Родственник внимательно слушал, кивал головой, издавал подходящие к случаю междометия и принялся между тем уже за вторую ножку.

— А сына я колошматю, — продолжала мама, радуясь внимательному слушателю. — Подпрыгну — он вон ведь верста какой — дам по щеке. Подпрыгну — дам по другой. А он смеется, схватит за руки: «Мама, что ты, успокойся». Полы вымоет не хуже девчонки.

Прислонясь головой к стене, я стал вдруг проваливаться в сон. Когда очнулся, Родственник с аппетитом доедал пельмени, запивая томатным соком, а мама рассказывала уже другое: