Я детству сказал до свиданья - [49]

Да, все это было, все было… Пришлось приехать в эти места годы спустя. Я не стану говорить, как тяжело переживал, не стану говорить. Но я прошел почти по судьбе своей и увидел: в конце тех же, уже не наших, картофельных грядок, которые начинали зацветать бело-желтыми цветами, и черный паслен между ними пробивался, — на меже, серой, жестокой травой заросшей, — кем-то спиленный ствол рябины. И от пня ее — взбрызги крепких молодых стволов, таких доверчивых, и юные-юные несозревшие кисти рябинок склонялись над пнем. А рядом — будяг, осот и колючки, и молочай, и дикие лютики на меже стояли. Ну, что им? Рябину-то эту они знали давным-давно. И подумалось мне: вот такова жизнь, кто-то уходит, и остаются они шелестеть и обсуждать ушедших — русские травы — одуванчики, лютики, красноталы…

Лицо Акаева светилось от удовольствия. Он обвел всех взглядом победителя и скомандовал:

— А теперь расскажи, как грибы по-крупному собирали.

Жан посидел задумчиво, как бы переключаясь внутренне, и начал про грибы:

— Мы учились в одном классе перед войной. Славка был, по-моему, незаметный, как и я. Впрочем, я был рыжий. А у Славки лицо так было устроено, что любой посмотрит на него — и тут же в самую точку попадет, назвав его «акула». Хотя это очень добрый паренек был. Так вот природа распорядилась, подшутила над ним.

Договорились мы пойти за грибами.

— Бери с собой или ведро, или корзину большую, — наставлял меня Славка. — Чего ты там у своей деревни три подосиновика нашел, это все чепуха.

Он не соврал: я действительно нашел три подосиновика, один другого мельче, с красными шляпками, и так рад был, что и Славке этим похвастался.

— Так вот, — говорил он, — бери ведро или большую корзину, по-крупному сейчас пойдем, в монастырский лес. Только пораньше встать нужно. Договорились?

Я конечно, сказал, что договорились. И не плетеную корзину для малины, а с двумя ручками из ивовых прутьев корзину большую взял на всякий случай. Как-никак, а по-крупному идем за грибами.

Он ожидал меня у монастырской рощи. Я пришел вовремя со своей большой ивовой корзиной и увидел, что у Славки и на одной руке, и на другой руке — по цинковому ведру. Он мне объяснил:

— Это вот для белых грибов и подосиновиков, а это — для груздей и сыроежек.

Подумал и добавил:

— А может, и для опят тоже.

И прошли мы с ним монастырскую рощу, к деревне Тимофеевке стали подходить, где он обещал грибы по-крупному. Только я в свою большую корзину то сыроежку с улиткой положу, то он рыжую лисичку, потом другую, третью в одно из ведер положит. Продеремся через неспелую малину, опять по сыроежке сорвем…

И неожиданно для себя я начал злиться. Вида, однако, не подаю, спрашиваю:

— Ты знаешь правила леса?

Он честно отвечает:

— Конечно, знаю. Не разводить костры, тушить их, если где увидишь.

Я сказал ему:

— Слушай, ты идешь впереди меня, отводишь ветки. Ты бы хоть догадался, что они меня по лицу хлещут.

Я как-то хотел деликатно напомнить об этом, но деликатно не получилось.

Шли дальше с пустыми корзиной и ведрами, где дно даже не закрыто. Славка начал осторожнее ветки отводить. И, видно, убоявшись, как бы не начали во мне вскипать плохие слова, вдруг спрашивает:

— А ты какие плохие слова знаешь?

Я помолчал, думая, какие бы ему слова назвать, каких он не знает, а я знаю. Пока я молчал и думал, чем бы Славку сразить, он вдруг сказал:

— А слово «дрибодан» ты знаешь?

Я честно сказал:

— Нет. А что это такое?

И он, как мне думается, до конца своей жизни не смог бы этого объяснить. И тогда он сказал:

— Здесь, конечно, всегда грибов бывает очень много. Но нам как-то не повезло…

Хлеб, который мы несли в карманах, подзачерствел, соль подразмокла в спичечной коробке. У дороги, где из болотца смотрят синенькие незабудки, мы поели черствого хлеба.

Идя с пустыми ведрами и корзиной, встретили на пути красавец-мухомор на белой ножке, с большой шляпой, с белыми пятнышками. Как Славка поддаст его ногой, даже осы тут же взлетели с этого мухомора, с мухоморной шляпки, — и сказал:

— Не грибной сезон!

Три сыроежки в моей большой корзине оббились, обветшали, и я с ним согласился:

— Да, это не грибной сезон!

* * *

Жан замолчал, а мы долго еще переживали его рассказы: ходили вместе с ним по зеленому огороду, за грибами, сидели за утренней трапезой под липой в цветущем саду.

И обидно стало мне, обделенным себя почувствовал, что я, городской парень, не жил никогда в деревне.

Вот так, благодаря Жану, его дару рассказчика, незаметно пролетела ночь, пока не заревело сиреной первое в Новом году утро.

«СВИДАНКА»

И вот наступил долгожданный день свидания, или «свиданки», как называют у них там. Галя помнила, как резануло ее слух это слово, услышанное сначала от официальных лиц, а потом от брата.

Где-то там Саша — слабый, беззащитный, отдаленный, скрытый многими решетками и законами. Как он чувствует себя, — может, до сих пор печенки и почки ощупывает? Сегодня все узнаем, увидим, поймем.

Галя с мамой ждут свидания, как великой радости. А какая радость может быть? Только одна — убедиться, что жив, здоров, сидит вот перед ними, и это главное. И все же где-то в глубине души надежда тлеется — а вдруг что-нибудь да улучшится после свидания. Хотя, что может улучшиться? Дела по освобождению — зашли в тупик, замерли и окостенели. Всюду, куда бы ни обратилась Галя, ответ был один: осужден правильно, пересматривать дело нет оснований. И вспоминались неотступно ищущие ответа глаза брата.