Я детству сказал до свиданья - [50]

За три дня до свидания мама сказала:

— Ну ладно, сын в беду попал. В большую беду. И вот нам разрешают встретиться с ним. Давай подумаем, что привезти ему, чем порадовать. Ну, фруктов, соков, мяса. Гуся бы хорошо запечь. Может, просто картошки. Кто знает, чем их там кормят? Фарш заранее приготовим, чтобы там пельмени, манты налепить.

Галя, вспомнив, что Саше читать уже нечего, отобрала книги, перевязала бечевкой, чтобы каждый корешок был на виду.

Когда ехали в колонию, то казалось, что вступали в мрачное царство.

Наконец вплотную приблизились железные решетки и запоры, скрипение и лязг отмыкаемых замков. Прошли вахту, где сдали документы. В двухэтажном кирпичном здании на первом этаже встретила знакомая короткорослая женщина в форме прапорщика и в пуховом сером бабьем платке.

Роль ее была незавидна: ощупывать, обшаривать, заглядывать в кошелки, пакеты, сумки. Она сразу, едва осмотрев, отложила в сторону все принесенные Галей книги. Галя пробовала протестовать: почему? Ведь это Пушкин, Некрасов, Белинский, другие классики. Эти книги останутся библиотеке. Но надзирательница и слушать не стала.

Галя с мамой очутились в серой комнате на втором этаже с одним зарешеченным окном, откуда вида нет. Хотя колония стоит на большом просторе с ширями степными предгорными. Когда подъезжаешь, то радуешься тому, что «подушки» дымной нет над этой местностью, да какой воздух здесь чистый и как далеко все просматривается. Но едва входишь в это мрачное здание, удушающая духота никогда не проветриваемого помещения, разнообразные запахи кухни мощно ударяют в нос. В конце коридора мутно светилось зарешеченное окно.

— Нельзя ли открыть форточку? — спросила Галя дежурного из зеков.

— Вы что! — с испугом проговорил парень и понизил голос. — Вы знаете, куда выходит это окно?

— Куда? — спросила Галя, тоже невольно пугаясь и ожидая услышать мрачную тайну.

— На волю!!!

За окошком, на воле, с отчаянным оптимизмом чирикали вольные воробьи.

На грязно-белый потолок, побеленный известкой давным-давно, падал, отражаясь от козырька, свет проходящего дня. С одной стороны этой тюремной комнаты, окрашенной в какой-то больничный цвет, стояла железная койка, напротив — другая, а у двери — маленький столик и три табуретки. Мать разложила на подоконнике и столе виноград, персики, яблоки, открыла банки с соками и компотами. Здесь на общей плите в чадном дыму все шкворчало, урчало, кипело, шипело, исходило испарениями и запахами такими, каких зеки никогда не знали и дома. О, сколько яств готовилось здесь с любовью для всех этих разбойников, воров, мошенников, а заодно и невинноосужденных! И все торопились приготовить вкуснейшее блюдо, пока не ввели на свидание заключенных. Только лишь Галя с матерью прибрались и начали понемногу осваиваться в новой обстановке, как дверь отворилась без стука и появилась надзирательница. Молча подошла к окну, на котором стояли трехлитровые банки с соками, сняла крышки, потянула носом:

— Бражки нет, самогонки нет. Можете оставить.

Мать сказала:

— Вот виноград, персики, угощайтесь пожалуйста.

— Не положено! — буркнула она и, перевернув все пакеты, удалилась.

Во всем ее облике была агрессивность, слова — из лексикона армейских команд, лающие, недоброжелательные нотки в голосе.

«Конечно, она честно исполняет свой долг, — думала Галя, приводя в порядок стол. — Но зачем исполнять его так бесчеловечно?»

Блюда поспевали одно за другим. Уже стол краснел помидорами, зеленел огурцами, дымился борщом, а Саши все не было.

«РОДСТВЕННИК»

У этого хитрого, себе на уме, парня кличка такая: «Родственник». Причем, он сам себе ее создал: то у одних поживет в дни свиданий, то у других, и все его, в конце концов, выгоняют. Но он не в обиде: как-никак, а дня два-три сытого отдыха он себе обеспечивал. В своей черной робе он был похож скорее на монашка, чем на заключенного — из-за какого-то благостного выражения лица. Казалось, ничто не могло вывести его из себя или вызвать хотя бы досаду.

Зеки, у которых близится свидание с родными, начинают испытывать большой душевный подъем. Все в их руках спорится, дисциплина улучшается, чтобы, чего доброго, не лишили долгожданного свидания (это — одно из самых тяжких наказаний). И наступает момент, когда отсчитываются уже не дни, а часы и минуты.

Мы, несколько человек, кому сегодня положена свиданка, собрались возле вахты, чтобы, как выкликнут по селектору, сразу идти. Смотрим, и Родственник с нами. Идет Сергей, инспектор режимной части, увидел его, говорит:

— А, Родственник! Что, на свиданку собрался?

— Да, Сергей Романович, на свиданку иду.

— Что, кораблями расплатился?

А он кораблики делает из латунных полос, которые в цехах валяются или стоят рулонами. Корпус паяет оловом, мачты сделает из латунной проволоки, к ним припаяет паруса латунные, потом полирует и никелем покрывает. Здорово получается — ничего не скажешь. Но нам он с этими кораблями надоел — дальше некуда. У нас токарный станок в школе. Придет, просит: «Надо сделать кораблик, оперчасть просила. Если не верите — идите проверьте». (Знает, что проверять никто в оперчасть не пойдет.) И целый день точит паруса на много кораблей. Ему намекаешь: хватит, мол, нам самим точить нужно, а он — ноль внимания, пока все паруса не сделает.