Я детству сказал до свиданья - [5]

И высыпали на улицу все — и нарядная молодежь, и старички, и дети, а также лоботрясы, вроде меня.

Я в тот вечер тоже шатался по главной улице со своими дружками. Один из них был Миша Погодин, по прозвищу Синоптик — не из-за того, конечно, что он умел предсказывать погоду, а просто из-за фамилии. Синоптик был невысокий, белобрысый и отчаянно лохматый парень.

Второй дружок, Максуд Керимов, был коренастый, — сажень в плечах — с черной, просто даже смоляной шевелюрой. Один я в тот вечер был более или менее причесан, так как волосы мои не достигли еще должной длины. И, вероятно, поэтому глаза прохожих — тех, кому перевалило за тридцать — останавливались на мне более благосклонно, чем на моих товарищах, прическам которых я несказанно завидовал.

И мы, и все прохожие двигались неторопливо. Городская толпа явно наслаждалась вечером. Все замерло в природе. Верхушки тополей недвижно рисовались на блеклом, теряющем краски небе.

— Будет гроза, — сказал вдруг Синоптик, и мы засмеялись: Синоптик — и вдруг заговорил о погоде.

— Да, да, попомните мое слово, — заверил Миша. — Скинемся на мороженое?

Мы скинулись, богаче всех оказался Максуд — целых пятьдесят копеек — и купили по две порции. Идем, откусываем мороженое небольшими кусочками, дошли до кинотеатра. Там толпа, огни уж загорелись, афиши яркие, красочные. Потолкались в этой празднично-нарядной толпе.

— Может, в кино завалимся? — неуверенно предложил Синоптик.

Я заколебался, поглядел на Максуда, но тот вдруг решительно стал выбираться из толпы. Тут только я заметил, что Максуд молчалив больше обычного, как будто чем-то расстроек. Даже мороженое ест без особого удовольствия.

— Ты чего? — спросил я, когда мы выбрались и двинулись в обратном направлении.

Максуд в ответ досадливо махнул рукой и молча продолжал лизать мороженое. Потом бросил в арык скомканную липкую обертку и сказал:

— Мать снова заявилась. Хоть беги из дома, честное слово. Будь у меня сколько-то денег, убежал бы в другой город.

— А что, дерется? — встревожился Синоптик.

— Нет, что ты!

— Ругается?

— Тоже нет, — нехотя ответил Максуд.

Я толкнул Мишку локтем в бок, чтобы перестал расспрашивать. Не видит разве — человеку тошно.

Максуд рос у бабушки-пенсионерки. Жили они в большом пятиэтажном доме. Изредка их навещала мать Максуда, отец же показывался и того реже, хотя он был сыном этой бабушки. Над столом у Максуда висит фотография — там он среди своей родни. А родня у Максуда пяти национальностей: и киргизы, и казахи, и уйгуры, и татары, и якуты. Никто из них не знает, что отец и мать Максуда разошлись. Гордая бабушка-киргизка считает это позором и потому никому не сообщает. На фотографии Максуд стоит рядом с матерью, прислонившись к ней плечом, и весь сияет от счастья, как медный пятак.

Прошлой зимой, помню, сидел я у Максуда, мы смотрели телевизор. Раздался звонок, Максуд пошел открывать. Оказалось, приехала мать — неожиданно, как всегда. Красивая, черноволосая, нарядная. Максуд молча повернулся и пошел досматривать телевизор. Бабушка ахнула и побежала за ним.

— Максуд, это же мама твоя; иди поговори с нею.

— А чего мне с ней говорить? — ответил он хмуро.

Я быстро ушел, побоялся быть лишним. Значит, разлюбил Максуд свою маму. И даже не просто разлюбил, а невзлюбил, раз из дому хочет бежать. Я так думаю, крепко обиделся он на нее, что живет она отдельно и воспитывает других детей. Говорить об этом Максуд ни с кем не хочет. Даже в детской комнате милиции, где мы с ним состоим на учете, он все больше отмалчивается, когда с ним заговаривает инспектор.

Вообще-то, мы с Максудом знаменитые люди. Про нас даже статья напечатана в местной газете под заголовком: «Знаменитые» Максуд и Булатов». Там говорилось о том, какие мы отъявленные хулиганы и как трудно с нами всем окружающим, но в то же время в нас есть кое-что и хорошее. Справедливая статья, ничего не скажешь. Мы с Максудом внимательно ее изучили. Все до последнего слова — истина.

Да, слава о нас гремит квартала за три в любую сторону от наших домов. Спросите первого попавшегося пацана или взрослого: «Где живут Максуд или Булатов?» — и вам тут же покажут и даже предложат проводить. И почему-то все Максуда зовут по имени, а меня по фамилии, взрослые — полно, а остальная часть человечества — сокращенно: «Булат».

— Закурить бы, — сказал Максуд тоскливо.

Мы с Синоптиком пошарили по карманам, но сигарет не было. Наскребли кое-как двадцать копеек, и Максуд с Мишкой отправились на ту сторону улицы к газетному киоску, а я остался ждать на остановке. Возвращались они что-то необычно возбужденные, шли через улицу и так увлеченно жестикулировали, что чуть под машину не угодили.

— Понимаешь, Булат, — начал Синоптик, — наша мечта о поездке в Москву может осуществиться. — И он загадочно замолчал.

— Каким образом? — осведомился я небрежно.

— А вот слушай. Эта девчонка-киоскерша собирается сегодня во Дворец спорта на польский ансамбль. Ее подружка приглашает, мы сами слышали, как она говорила этой подружке: «Как же быть, я домой забежать не успею». Понял, что это значит?

Я понял, разумеется. Это означало, что выручка за всю дневную торговлю останется, скорее всего, в киоске. Если, конечно, она не вздумает взять ее с собой во Дворец… Где-то глубоко во мне, к темени моей души мелькнуло сочувствие к этой девчонке. Пойдет она на концерт, где модные джинсовые поляки бренчат на модных инструментах в мигании разноцветных огней, поют ритмические песенки на полупонятном языке… Она, конечно, станет млеть от восторга, но беспокойство о киоске с припрятанной там выручкой будет время от времени острым холодком охватывать ее. А назавтра будут слезы…