Я детству сказал до свиданья - [3]

— Скажи, Булатов, а ты не у парикмахера завился? — с едва уловимой насмешкой спросила Зарецкая, легко поглаживая мои кудри.

Я хотел достойно ответить, но тут в дверях показался наш остряк Арзамасцев с «министерским» портфелем под мышкой. Быстро оценив обстановку, он приблизился, простер руку над моей шевелюрой и возопил:

— Извилины поверх головы!

Девчонки засмеялись.

— Остряк-самоучка, — беззлобно огрызнулся я. — Вот дам по шее!

Правда, не хотелось портить такой день — первое сентября.

Сашка Арзамасцев — наш комсорг — почти такой же длинный, как и я: на физкультуре и на НВП стоит рядом со мной. Он постоянно таскает с собой портфель необъятных размеров, прозванный «министерским». Портфель обычно туго набит не только учебниками и комсомольскими бумагами, но и «посторонней литературой» на самые разные темы, начиная от космонавтики и кончая — про муравьев. Просто диву даешься, как умещается столько информации в его, в общем-то, небольшой голове.

— Когда крыть нечем, то обычно хочется дать по шее, — невозмутимо проговорил Сашка и бросил «министерский» портфель на свою вторую в третьем ряду парту.

Однако в его невозмутимости было столько скрытой издевки, что мне и в самом деле захотелось дать ему по шее. Меня удержала только смутно мелькнувшая мысль, что если я сейчас дам ему как следует, то это будет смешно, потому что подтвердит его слова. А быть смешным мне сегодня, в моем великолепии, да еще в глазах Лены, просто не хотелось. Ну, спрашивается, чего выступает этот малахольный тип, чего лезет к человеку?

Тут в класс ввалились остальные ребята, я им невольно обрадовался. Шум, гам, толкотня, удары со всего размаху портфелями по головам (иной раз диву даешься, как черепная коробка выдерживает, но никто на это не обижается, потому что знают: это не со зла, а просто баловство). И вдруг все словно споткнулись: увидели меня. Минутное молчание от потрясения моей внешностью — и возгласы с разными оттенками в тоне, от восхищения до зависти: «Ну, Булат, ты даешь! Ништяк! Здорово!» И разные другие словечки того же смысла. Все было замечено: и прическа, и джинсы, и белесые плешины — протертости на коленях и на заду, придававшие им бывалый, поношенный вид. (Я думаю, никто не догадался, что я специально, ночью, тайком от всех протирал пемзой эти плешины на новеньких, только что сшитых джинсах).

Прозвенел звонок. Ребята, вдосталь надивившись на мое хиповое великолепие, разбежались по своим прошлогодним местам: кто сидел у окна, тот там и сел, а кто у двери — там же и устроился. Я не спеша направился на свою «Камчатку», изо всех сил сдерживая сияние на лице. Меня просто распирало от гордости, я был полностью удовлетворен! Ах, если бы такие быстролетные минуты в жизни человека могли по его желанию продлеваться! И превращаться, например, в часы. Увы, это невозможно. И очень скоро минуты моего торжества сменились минутами (даже часами!) унижения. Но я заранее знал, на что иду, и потому решил все стерпеть. Я ведь знал, что понравиться ребятам — это вовсе не значит понравиться учителям.

Первый урок был физкультура. Но на этот раз не мы побежали в спортзал, а учитель пришел к нам в класс и велел построиться вдоль стены. Он был молодой, кареглазый и всегда такой спокойный, что казался даже вялым. Тем не менее, ребята его слушались.

— А ты загорел, — говорил он ребятам, двигаясь неторопливо вдоль ряда. — Ты подрос. Ты поздоровел, хорошо выглядишь, молодец.

Но вот он дошел до меня и остановился, потому что дальше идти было некуда: я ведь на физкультуре стою последним — или первым, смотря с какого края считать.

— Вот так дикобраз! — сказал он отчетливо, оглядев меня с ног до головы. — Ты что, не знаешь разве, в нашей школе принята форма — белый верх, темный низ. Белая рубашка, черные брюки. И завтра же изволь подстричься!

Тут наши глаза на мгновение встретились, как столкнулись, но никто из нас не смутился, не отвел взгляда. Кто-то из девчонок хихикнул, кто-то кашлянул, чтобы скрыть смешинку, попавшую в горло, горячая волна хлынула мне в лицо, но я держался стойко, даже не нагрубил в ответ. Подумаешь «дикобраз»! Ничего особенно обидного в этом слове нет. Мне и не такое пришлось за свою жизнь выслушать, иной раз — заслуженно, иногда — незаслуженно.

— Так вот, ребята, — заговорил Олег Петрович, отвернувшись наконец от меня и двинувшись в обратном направлении. — В первом полугодии мы будем сдавать нормы ГТО — бег, прыжки, плавание, стрельба в тире.

— А я уже сдавал стрельбу, — крикнул из ряда Кубаныч Душеев, которого для краткости зовут Кубой. — Но мне дали кривое ружье, и все пули полетели мимо.

Все засмеялись, развеселились, и Куба остался очень доволен собой.

— Ничего, пересдашь, — спокойно заметил Олег Петрович. — Не все дается сразу, вот ружье и кажется кривым.

Мне хотелось напомнить всем, что мне тоже попадалось то самое ружье, а я палил из него в самое яблочко. Но я промолчал: еще подумают — хвастаюсь. Да и не хотелось мне опять переключать внимание на себя.

Потом мы строем вышли во двор, помаршировали, побегали, и урок кончился — довольно благополучно для меня.