Я детству сказал до свиданья - [2]

Старательно расчесав волосы железной расческой, я переключил свое внимание на джинсы. В каких джинсах появиться — вот в чем вопрос! Все три пары были клевые, что по-русски означает — первый сорт. Но в черных вельветовых будет жарко. Вторые — американские, марочные, купленные мною у одного парня в Москве за 30 рэ, — почти сплошь состояли из заплат. На них было ровным счетом девятнадцать заплат, причем девятнадцатая сидела на восемнадцатой. Когда я впервые появился в них на улицах родного города, прохожие стали так дружно оглядываться на меня, что я не выдержал и спросил ехидно двух теток: «Что, отечественного хипа никогда не видели?» После этого я понял: наш город — это тебе не Москва, не Калининский проспект, тут в марочных джинсах не очень-то походишь, тут всякая заплата на виду и даже на счету. Печально, но факт.

Все же я некоторое время раздумывал, не набраться ли мужества и не появиться ли в школе в этих залатанных джинсах. Но потом справедливо рассудил, что это будет растолковано и Полиной Аркадьевной, и всеми другими как вызов, наглый вызов школьным порядкам. А мне это было ни к чему, я вовсе не хотел с первого же дня раздражать учителей. Поэтому я остановил свой выбор на третьей паре, сшитой мной самим из ярко-голубой джинсовой ткани. Правда, в ней был один существенный недостаток: эти джинсы получились у меня настолько узкими, что находиться в них можно было только стоя. Садиться было опасно. Но делать нечего, пришлось именно в них облачить свои длинные стройные ноги.

Рубашку я выбрал темно-синюю, закатал рукава выше локтя и, наскоро перекусив, отправился в школу, с радостью избегнув ежеутреннего домашнего скандала, которые регулярно устраивал отец по любому поводу.

Школа наша старая, утонувшая в тополях, посаженных еще довоенным выпуском. Рядом строится новое здание с широкими проемами окон. В этой стройке — время от времени, нерегулярно так, набегами — принимаем участие и мы, учащиеся старших классов.

Взбегаю на знакомое крыльцо, распахиваю дверь — и вдруг строй белорубашечных и красногалстучных пионеров отдает мне салют. Мне — Булатову, второгоднику и нарушителю — салют! Салют входящему! Это здорово придумано — наверное, Полина постаралась. Очень довольный, иду дальше. Смотрю — знакомые все лица. Дежурил 6 «А», лучший класс школы. Кажется, они не слезают с Доски почета со дня своего появления в школе — в виде жалких и смешных первоклашек, у которых портфели больше туловища.

Иду по коридору вдоль строя, а пионеры один за другим отдают салют. Порядок! Только один выдал вместо салюта «лянгу» — подкинул несколько раз ногой кусочек свинца, приклеенный к клочку меха. Я легонько дал ему по затылку и взглянул в окно. Во дворе шла торжественная линейка, и все были там. Директор держал речь, похожую на речь руководителя заводского предприятия. Он сказал о пятилетке качества, о приближающихся датах и в заключение призвал всех учиться только на «хорошо» и «отлично». Потом староста нашего класса Лена Зарецкая, решительно тряхнув стрижеными волосами, провозгласила:

— Слово предоставляется первоклассникам для вручения подарков десятиклассникам.

«Слово» заключалось в том, что первоклассники всей оравой ринулись вручать букеты и открытки кому попало. Где-то — наверное, в области сердца, хотя не ручаюсь, — у меня мелькнуло сожаление, что я не нарвал цветов в своем саду. Мог бы подарить кому-нибудь, например, Зарецкой. Но меня что-то удержало от этого, какая-то неловкость: как же это, Булатов — и вдруг с цветами! Две вещи несовместимые, как сказал поэт Пушкин.

Найдя свой класс, 8 «В», я толкнул дверь и вошел. Впрочем, если быть точным, это не совсем мой класс. Я пришел сюда второгодником пятого класса. Так с тех пор и числюсь второгодником, с этим званием и из школы уйду. В классе было пусто. Бросив портфель на свою «Камчатку» у окна, я прошел вдоль стен, чисто выбеленных, еще пахнувших пронзительной свежестью известки, вгляделся в знакомые с детства лица великих писателей и ученых, всегда с каким-то упреком взиравших на меня со своих недосягаемых высот. Потом остановился напротив двери, в некотором отдалении от нее, расставил свои длинные ноги в ярко-голубых джинсах, словно американский ковбой на экране, сунул руки в маленькие передние карманчики и принялся ждать.

Наконец гул послышался в конце коридора и стал накатывать все ближе и ближе. Это кончилась торжественная линейка. Первыми в класс ворвались девчонки. На секунду они нерешительно замерли в дверях при виде меня, но тут же летучей стайкой стали порхать вокруг, трогать мои волосы и восклицать писклявыми голосами:

— Ах, Булатов! Какие у тебя волосы! Какие кудри! Да ты просто красавец!

Я терпел все это только потому, что среди них порхала и Зарецкая Ленка — клевая герла, что на общедоступном языке означает: «девчонка что надо!» Высокая, сероглазая, боевая — староста нашего класса, как я уже говорил. А главное — все в ней было модно, сам не знаю почему. Вроде бы и носила она то же самое, что и остальные, — все ту же старинную форму, какую носили еще наши бабушку: коричневое платье да черный фартук. И все равно казалась вполне современной, модной девчонкой.