Я человек эпохи Миннезанга - [12]

И человек выходит на корму

и замирает, вглядываясь в темень.

А на земле под ветром гнется стебель,

и слезы неизвестно почему.

А на земле дряхлеют города.

Забвенье начинается в апреле:

журчат капели, стены отсырели,

и юность не вернется никогда.

И просто так – соленая купель,

терпенья неизбывная забота,

и канитель на крабах Совторгфлота,

и музыка за тридевять земель.

Большое плаванье большому кораблю!

А ты без перемен, а ты всё та же,

и я плыву в последнем каботаже,

и я тебя по-прежнему люблю.

«Мы не можем умереть…»

Мы не можем умереть

в тот же день и час.

Значит, прежде примет смерть

кто-нибудь из нас.

В утлой лодочке скольжу

по крутой волне.

Если я опережу –

вспомни обо мне.

ТЫ ХОРОШО РИФМУЕШЬСЯ, ЛИСТВА

«Северные зори, зори норда…»

Северные зори, зори норда,

всё, что в душах спит забвенно-гордо,

всё, что в сердце дремлет непреложном

памятью о дивно-невозможном, –

на каком вы нас настигли море,

зори норда, северные зори?

У какого колдовали фьорда,

северные зори, зори норда?

Это в сердце каждом затаилось,

тайно, будто шалость и немилость, –

это плачет в каждом уголочке

и доводит до греха и точки!

Может, вам мила не эта длинность,

а Европы давняя срединность,

из Варяг путь в Греки да в Булгары,

свет Украйны, Австрия, Мадьяры?

Но над вами полыхают гордо

северные зори, зори норда,

знаменья немыслимой эпохи,

полюса магнитные сполохи

у вонзенного в отроги фьорда, –

северные зори, зори норда, –

память о когда-то бывшей моде,

Скания, наперекор природе, –

с вечной жизнью в вековечном споре,

зори норда, северные зори!

СТИХИ О ВРЕМЕНАХ ГОДА

Весна тревожных ожиданий,

тревожных дней, тревожных бед,

к чему мечтать о славе ранней,

когда и так затмился свет?

Весна тревожных ожиданий,

тревожных дней, тревожных бед.

Зима извечных испытаний,

густых тревог, святых обид, —

к чему мечтать о славе ранней,

когда вокруг стоглазый быт?

Зима извечных испытаний,

пустых тревог, слепых обид.

Но где-то есть святое лето

в блаженно-золотой пыли,

в невыплаканной песне света,

в загаре бронзовой земли,

где жизнь ютится, недопета,

в блаженно-золотой пыли.

А мне милей немая осень,

глухая осень бытия, –

и всё, что кротким сердцем сносим,

и звезды крупного литья, –

а мне милей молчунья-осень

в кленовой желчи бытия!

«Я живу на земле, я земной…»

Я живу на земле, я земной,

я люблю эту влажную землю,

я приемлю и стужу и зной,

я и горе и радость приемлю.

Потому что степная земля

опьянила меня с колыбели,

потому что ее тополя

над моим пробужденьем шумели.

Потому что ее ковыли

поутру распушили султаны,

потому что ее журавли

окликают меня неустанно.

Потому что вода молода,

только стоит к воде наклониться,

потому что большая вода

по весне замутила криницу.

Потому что, почти невесом,

о края облаков спотыкаясь,

на тележное колесо

опустился серебряный аист.

«Стужа приходит в людские дома…»

Стужа приходит в людские дома,

с ветром беседует строго и смело, –

вот уже грузная белая тьма

на замерзающих стеклах осела.

С нею беседовать нам нелегко,

странно глядит она в очи гулякам, –

зодиакальным таинственным знаком

звезд проливается молоко.

Нет холодней этой россыпи звезд,

нет холодней этой мелочи звездной, –

вот он, хрустальный сверкающий мост, сооруженный над бездною грозной!

Грузная, вязкая, милая тьма

на замерзающих окнах мерцает, –

стужа приходит в людские дома,

бедное сердце покоя не знает.

«Мне кажется, что теплой лапой…»

Мне кажется, что теплой лапой

нас обнимает синева, –

она по-своему права,

как прав берущий жизнь с нахрапа!

«Люди видят синеву…»

Люди видят синеву,

наяву,

как я эту синеву

назову?

Разрешите это сами,

опишите цель,

назовите небесами

химмель, эивэн, сьель!

«Это – Печаль и Нега…»

Это – Печаль и Нега,

это судьба жива:

это – Поэма Снега,

искренние слова, –

может быть, чуточку выспренние,

искренние слова!

Встань и к стеклу прильни:

видишь – огни, огни,

знаки тепла и ночлега,

скромные торжества…

Это Поэма Снега,

пристальные слова, –

может быть, чуть неистовые,

пристальные слова!

Знаешь любовь и зрелость,

старости серебро, –

всё, что душе приелось,

знаешь позор и добро, –

всё, как водилось исстари,

всё, как невинность искренне,

всё, как толчок разбега,

прочее – трын-трава!

Это Поэма Снега,

истинные слова!

«Гроза. Удушье. Дымоход…»

Гроза. Удушье. Дымоход.

Какой-то вечности начало.

И шеститрубный пароход

у сумасшедшего причала.

Как невозможность и исход.

Гроза. И омут. Рокот вод.

Офелия не отвечала,

когда Природа жезл вручала

Поэме Счастья и Невзгод.

«Кто хочет жить в очарованьи лета…»

Кто хочет жить в очарованьи лета,

среди сплошной житейской кутерьмы,

когда душа поэзией согрета

вдали от подло-суетной зимы?

Кто хочет видеть, как в ее чертогах,

припудрив солью золотой висок,

живет рассвет? Он зелен и высок,

и в рог трубит он на земных дорогах.

Зима, зима выходит из ворот,

в святых дугах скрипят ее полозья,

и я бы мог сказать об этом в прозе,

а не топорщить рифмы голосок.

А я бы мог, по клавишам стуча,

пружиной тормоша каретки скрежет,

вздыхать, что мир мою тропу разрежет,

не подарив за то ни калача!

Тревожная мятежная судьба

горит в глазах ухода и разрыва:

она как грива, как простое диво

и как непротолченая труба!

Едва ль к стихам моим потребна глосса,

телега жизни мне явилась вдруг:

в каких песках скрипят ее колеса,

как голос замыкает счастья круг!