XX век: прожитое и пережитое. История жизни историка, профессора Петра Крупникова, рассказанная им самим - [20]

Леонид Собинов остался в советской России, но ему позволяли наезжать и в Ригу, где жили родные его жены. В эти свои приезды Собинов выступал на сцене рижской Оперы.

Я всю жизнь помнил свою мать в самых разных жизненных ситуациях, даже самых незначительных. Но теперь, оглядываясь назад, вижу и то, что не умел по-настоящему понять и осмыслить ребенком.

Когда еще длилась неудачная затея с пансионом в Кемери, у нее работала повариха, полячка, к сожалению, как оказалось, пьющая и нечистая на руку. Мама долго терпела, но в конце концов вынуждена была сделать ей замечание. Пьяная повариха вбежала во двор, где Ильюша колол дрова, где были и другие люди, и завопила во весь голос: «Полюбуйтесь, как жиды издеваются над христианским народом!». Мать вдруг заметила, что Илья в гневе схватился за топор… Подбежав к сыну, она вырвала топор у него из рук: «Ты с ума сошел? Из-за пьяной бабы…». Подбежали люди: что стряслось? Случай этот не мог не врезаться в память и, очевидно, повлиял на формирование моего национального сознания.

Другой эпизод там же. У дверей позвонил старый, но все еще стройный и сильный на вид человек, вытянулся в струнку перед моей мамой и отрапортовал: «Докладывает николаевский солдат! Прошу пособить мне!». Мать не дала ему денег, но зато накормила обедом. Незабываемое впечатление оставила на меня выправка старого служаки. Через годы, уже в армии, я пытался подражать виденному в детстве. К сожалению, рост у меня совсем не тот…

Когда мне и одноклассникам было лет тринадцать, пошла такая мода – вырезать из журналов соблазнительные картинки и обмениваться ими, понятное дело, тайком от домашних. Сегодня эти картинки показались бы невинными даже в детском саду – видеть там ничего нельзя было, все женские тайны были прикрыты семью завесами. Не знаю, заметила мама следы этого увлечения или нет, но однажды, когда у нас был разговор по душам, она сказала: «Понимаешь, тебе нужно в каждой женщине как бы видеть свою мать».

Оставшись один, я прошел в свою комнату, достал из тайника свою коллекцию картинок. Черт возьми, ну никакого сходства с моей мамой! Потом однажды я ей признался: «Знаешь, мам, я пытался, но есть случаи, когда с этим у меня ничего не выходит!». Но мама упрямо повторила мне: «Ты должен учиться, ты должен научиться уважать женщину!». Этот наказ звучит у меня в ушах всю жизнь. И все же до сих пор я никак не могу увидеть в некоторых женщинах свою мать…

* * *

Достигнув двенадцати лет, я начал самостоятельно зарабатывать. Клиентка моей матери госпожа Лоде, дама неопределенной национальности (с мужем, начальником Телеграфа, она развелась), однажды спросила у мамы – не мог бы я помочь в учении ее сыну Георгу. Договорились о занятиях; мне причиталось пятьдесят сантимов за один час. Иногда занятия затягивались, и мне доставался целый лат. Я ощущал себя миллионером!

Через год, когда Георг уже встал на ноги, я встретил знакомого преподавателя из немецкой школы и тот спросил, не хотел бы я подзаработать. Я ответил – да и получил от него рекомендательное письмо, с которым надо было пойти в Старый город, на улицу Лиела Миесниеку (Большую Мясницкую). Уже в классе я невзначай упомянул об этом письме; сосед по парте попросил показать – выхватил его из рук и распечатал (правда, с осторожностью). Из прочитанного вслух текста помню только: «Надеюсь, национальность Петра не станет препятствием для вашего выбора, поскольку он был бы наилучшим репетитором для вашего сына».

Я пошел на указанную улицу. Остановился перед одним из бывших барских домов. Позвонил, отдал письмо (снова тщательно заклеенное). Меня познакомили с новым учеником, и начались занятия. После этого меня ожидала большая чашка горячего шоколада и огромный кусок торта. Следующее занятие окончилось точно так же. Оказалось, дед моего ученика был тем самым Рейнером, которому в Старой Риге принадлежали три кафе, одно из них – там, где позднее был Дом работников искусств.

В один прекрасный день мой подопечный спросил, не хочу ли я осмотреть его коллекцию оловянных солдатиков. Конечно же, я хотел. У него были целые полчища солдатиков в форме самых разных армий! Я загорелся, и мы начали с ним играть. Вдруг вошла его мать. Я испугался: наверное, конец моему учительскому авторитету. Играю в солдатики, как какой-нибудь малыш! Когда я уходил, мать мальчика подошла ко мне и сказала: «Я очень благодарна тебе за то, что ты нашел время с ним немножко поиграть. Теперь ты будешь получать на двадцать пять сантимов больше!» Я так и обмер. Оказывается, она давно уже наблюдала за нами через приоткрытую дверь, а я так увлекся, что ничего не заметил. В конце концов, мне было всего двенадцать лет. Школьник был младше на два года, часто болел, и мне нужно было подтянуть его, помочь наверстать упущенное в дни болезни.

Когда мы подружились с Паулем Роденко из нашего класса, обнаружилось, что он, как и я, увлекается историей. Однажды мы с ним решили пойти в какой-то архив, посмотреть старинные документы. Городской архив располагался, кажется, на улице Шкюню. Там мы встретили немца доктора Фейерэйзена, принявшего двух подростков очень холодно, но тем не менее справившегося, что нам угодно. Так и так – мы хотели бы увидеть старинные документы города Риги. «Ну, идемте». Он провел нас в другое помещение и показал какой-то договор с огромной сургучной печатью, хранившийся в отдельной витрине. «Ну что, хватит?» Мы вышли. Куда теперь? Двинулись в городскую библиотеку, находившуюся в здании Ратуши.