Взрывы в Стокгольме - [42]

Вечером Фаландер отправился к Марии Энерюд. Из страха перед взрывальщиком она не решалась выйти из квартиры. И обрадовалась, когда он пришел.

В техническом отношении было все хорошо. Приятно и покойно было чувствовать сильное тело Фаландера.

Вот то единственное, что придает жизни смысл, подумала она. Хороший мужчина в красивой постели, чего еще желать?..

В понедельник взрывальщик все еще гулял на воле. Какая-то газета предложила держать все магазины в субботу закрытыми, чтобы людям незачем было выходить на улицу и подвергать себя риску быть взорванными.

Это был косвенный намек на то, как мало люди надеялись на полицию. Никто не верил, что полиции удастся найти взрывальщика до следующей субботы.

Однако полиция Стокгольма самым решительным образом настроилась его поймать. В случае необходимости было решено ввести в операцию огромное количество полицейских. Ведь они уже были у цели: известно, кто взрывальщики, их дома и запасы динамита находились под наблюдением. Удивительно было одно — как в этих условиях преступников все еще не поймали. Все силы полиции Стокгольма были направлены против двух неопытных подростков. И финал мог быть только один.

Утром в понедельник, как обычно, провели совещание с персоналом, ведущим розыск, уточнили то, что стало уже известно, и спланировали действия на ближайшее будущее.

— И куда они могли запропаститься? — сказал комиссар Эверт Бенгтссон и почесал ухо.

— Черт знает, до чего возмутительно,— сказал Фаландер.— Нет, в самом деле, черт знает! До чего возмутительно!

— Никогда нельзя слишком много обещать,— сказал Бенгтссон.— В прошлую пятницу мы были твердо уверены, что взрывальщик сидит у нас в камере предварительного заключения. А в субботу они взрывают двери в самом доме полиции. Правда, тогда же мы получили приметы ребят и всякое такое, и дома их теперь у нас под наблюдением. И все-таки: с тех пор прошло уже два дня, а их никто и в глаза не видел.

— Прячутся у кого-нибудь из друзей,— сказал Сюндман.— Это единственная возможность. Кто знает, может, их там не двое, а целая компания.

—  Хорошо,— сказал Бенгтссон.— Попробуем сосредоточить теперь внимание на всех их друзьях. Только бы не произошло еще одного взрыва. Тогда мы с вами совсем оскандалимся.

— До субботы еще целая неделя,— сказал Сюндман.

— Что ты извлек из своего директора бюро?

— Не много. По субботам он обычно стреляет ворон, так он говорит. Поэтому понятия не имеет, где обретается его сын.

— Неужели он действительно совершенно невиновен? Ведь это же у него есть повод взорвать как раз те дома, а не у его сына. Это он, директор бюро, был не в ладах с той женщиной, владелицей всех взорванных домов, той, что помогала беженцам. Конечно, это он подбивал своего сына.

— Возможно,— сказал Сюндман.— Но неизвестно, давал ли он прямое указание парнишке взорвать те дома.

— Нет, конечно.

— Немного смахивает на войну во Вьетнаме и на события в Сонгми,— сказал Стэн Линдгрен.

— Непонятно. Объяснись-ка.

— Ну, непосредственными виновниками ведь является старшее поколение, оно сидит себе дома, в США, и наслаждается жизнью, а на войну посылает молодежь. А молодежь поступает так, как их учили поступать, применяет ту меру насилия, которой ее научили... Потом за самые грубые промахи обвинят молодежь, но ничего не сделают тем, кто толкал ее... В нашем случае что-то похожее. Сын директора бюро выполняет грязные поручения своего отца.

— До известной степени ты прав,— сказал Сюндман,— старшее поколение несет большую ответственность за ту среду, за тот мир, который оно оставляет новому поколению. Командуют старшие, а новое поколение делает то, что от него ожидают.

- Но разве новое поколение не может себя защитить и изменить то, что кажется им неверным?

— Да, в какой-то мере. Но человек страшно связан... образом мыслей, среди которых он воспитан. Не так легко защитить себя, раз уж ты застрял в определенном кругу представлений...

— И ты полагаешь, что подростки, устраивающие взрывы динамита, делают это на основании того, чему научились дома?

— Да, во всяком случае мне так кажется. Эта беспощадность, не считаясь с тем, кому будет причинено зло, все это, собственно говоря, не так удивительно. Просто это естественное дальнейшее развитие способа существования в нашем обществе. Ведь мы стоим на конкуренции, на беспощадном отношении к тем, кто на нашем пути. Такому отношению двое парнишек и научились дома.

— Интересно, что об этом говорит наш директор бюро. От взрывов он открещивается. Вполне возможно, для того только, чтобы успокоить свою потревоженную совесть. Он, собственно, даже гордится своим сыном. И его жена — так прямо и заявляет, что гордится...

— Так ты думаешь, сын потому и взрывает дома, чтобы родители могли им гордиться?

— А зачем же сыну понадобилось взрывать именно эти дома? Ведь такие понятия, как нацизм и преследование людей, должны быть довольно чуждыми понятиями для парнишки, которому едва шестнадцать лет.

— Довольно гнусно,— заметил Линдгрен.— Старые предрассудки возвращаются к жизни сыном только для того, чтобы доставить отцу удовольствие.

— Дело тут не только в предрассудках,— сказал Сюндман.— Дело в ненависти. Директор бюро не добился в жизни того, чего ему хотелось. Как он сам считает, все объясняется тем, что когда-то произошло во время войны. Знаешь, как становится легко, когда у тебя под рукой есть кто-то, на кого ты можешь свалить вину. Старая ненависть принимает новое обличие, вот как я бы это выразил. Наш директор бюро — махровый правый, да к тому же еще и злобный, полный ненависти тип.