Взгляд змия - [77]

Свой, можно сказать, обман я с предельной ясностью осознал в тот миг, когда, повернув голову, увидел в дверях жену; когда, увидев ее, мое сердце не застучало сильнее, как бывало всегда; когда рана на время пересилила жену и ее любовь ко мне.

Это свое правосудие я чувствовал (словно остро наточенный хладный нож в кармане) до тех пор, пока мне мнилось, что разбойники могут причинить мне зло. Выслушивая по долгу службы признания в изнасиловании юных дев и жен, я в мельчайших деталях представлял себе, просто-напросто видел прямо перед собой, как насилуют мою супругу. Я чувствовал себя значительным, важным лицом, и меня ранили, бесили подобные образы. Эту-то ярость я считал праведным гневом, чувством справедливости. Когда рана одолела мое величие и показала мне все мое ничтожество, которого мне, как доброму христианину, никогда не следовало бы забывать, и когда в конце концов я остыл к женщине, принадлежащей мне по праву, мысль о какой бы то ни было угрозе не вызывала у меня никаких переживаний.

– Ну вот, – говорит капитан Уозолс. – Теперь сможете допрашивать их, судить.

– Нет, – отвечаю я, – не смогу. Я снимаю с себя должность судьи.

– Как? – общее удивление.

Я гляжу на фотографии и улыбаюсь. Один снимок неизменно вызывал в нашей семье прилив безудержного веселья. Суть в том, что отец снялся с шляпой в руке. Фотограф, не заметив шляпы и отчего-то полагая, что стоять на улице без шляпы неприлично, пририсовал отцу другую шляпу. И папа остался стоять с одной шляпой в руке, с другой – на макушке.

– Не имею права, – говорю я. – Ранение не позволит мне остаться беспристрастным.

– Да ведь рана пустяковая, – настаивает капитан.

– Все равно не могу. Пусть их судят в окружном суде.

Краешком глаза вижу, что капитан Уозолс переглядывается с судейшей. Меня поражает жажда мести в глазах моей жены. Я никогда еще ее такой не видел. Меня пугает подобная страсть, едва не приходится пожалеть о своей решимости. Никогда не думал, что от нее можно этого ожидать. Такая кроткая, нежная женщина. Но хуже всего было не то, что в ее взгляде я прочел столь сильную тягу к мести. Понять это было бы нетрудно: я ведь все-таки ее муж и желание отомстить подстрелившему меня разбойнику было бы вполне естественным. Но нет. Более всего меня испугало то, что в глазах Анеле я увидел желание отомстить мне.

Мейжис

И вот, дедунечка, не успев отдалиться от важных вещей, я вновь приближаюсь к ним в своем рассказе. Что поделаешь. Я становлюсь нетерпелив, так хочу, чтобы ты побыстрее все узнал. С нетерпением жду утра. Видишь, небо по краешку стало голубеть, и у нас стало светлее. Успею ли, тятенька?

– Успеешь, Мейжис. Как раз уместишься в оставшемся у нас времени. Я тебе говорю.

Ты сейчас – единственное мое утешение. Я хотел бы поблагодарить тебя за все то утешение, которое получил от тебя, но не знаю как.

– Ты уже поблагодарил меня своим доверием, сынок. Вот слушаю я тебя, и мне нечего больше желать.

– Нет, отец, это ты зря. Подожди чуток. Да, я придумал, дедонька. Потом увидишь.

И вот мы прошли Вилькию, Бычий Глаз, Кулаутуву, достигли Раудондвариса и остановились на холме, у церкви. Глядя на нее, я почувствовал, что хотел бы венчаться именно в ней, такая она была пригожая. Видишь: наказы моей девочки не шли у меня из головы. Если бы я не был так ими зачарован, а смотрел бы туда, куда следовало, все бы повернулось иначе и я бы теперь, быть может, стоял на часах где-нибудь в Каунасском форте.

– Значит, Мейжис, тебе кажется, что девонька твоя тебя и погубила?

Да что ты, дедушка! Меня погубила моя нерасторопность, лучше надо было за попутчиками следить. Но, осоловев от успеха, я не заметил, что они куда чаще стали между собой перешептываться. Мне не было до них никакого дела. Казимир не пытался бежать, и я был спокоен, думал лишь о… ну, ты знаешь, о ком я мог думать.

И впрямь: повсюду я видел, слышал, чуял свою девочку. Стайка куропаток слетела с тропинки на луг, и мне подумалось, что шелест их крыльев – как звук шагов моей девочки. Мы пили воду из колодца – и прохлада, веющая из недр земных, была как прохлада ее ладоней. Я смотрел, как рыба в речке мечет икру, – и думал, что ровно так же мы, тятенька, когда-нибудь начнем своих детей. Так же как они, плещась, касаются друг дружки чешуей, мы прикоснемся друг к другу влажной белой кожей, кружа и кружа, опережая друг друга и вновь отставая. Так же как рыбы касаются друг дружки хвостами и плавниками, мы будем касаться друг друга руками, ногами, все молча, безмолвно, как рыбы. А небо над нами станет сверкающей водною гладью. Дневное тепло, искривляющее все линии вещей, вынуждающее воздух дрожать, мне казалось взглядом моей малышки, безотчетным, неосязаемым, невесомым.

Шли мы споро, дедунь, день уже клонился к закату, когда мы остановились на холме Раудондварис передохнуть. Мы изрядно устали – пройден немалый путь – пора было устроить привал. Черный Казимир с Лашуком уселись на траву и достали табак, а я смотрел на церковь, такую воздушную, светлую. «Увидев церковь, думай только о том, хочешь ли в ней венчаться». Да, дедушка, я хотел, я жаждал венчаться в этой розоватой от вечернего солнца церкви, на стене которой висела табличка с какими-то словесами. И вот, пока я смотрел на церковь, из дверей ее вышел человек в темной одежде, скорее всего – священник. Он подошел ко мне, поздоровался и сказал: