Выжившие - [103]

– Существование – это еще не все.

Меня потрясло, что самый прагматичный человек в отеле согласен на такую очевидную глупость из-за меня, и, как всегда, мое чувство безопасности сразу окрепло от знания, что Томи на моей стороне.

– Еще не уверен до конца, стоит ли ехать, – сказал я, чтобы наш разговор выглядел менее завершенным.

– Ты прав, идея, конечно, безумная. – Она села рядом со мной. – Кстати, если надумаешь плыть через океан, я точно не по пути. Я боюсь его.

– Как это?

– Ну, не океана. Плавать и все такое я умею, а боюсь глубины… Есть такое слово «мегалогидроталассофобия». В частности, оно обозначает «страх перед чем-то большим в воде». Поэтому на самом деле это страх не перед океаном, а перед неизвестностью, что там, в воде. Это понятие связано с плаванием там, где не видишь землю или что-то другое, за что можно ухватиться, в среде, в которой не можешь свободно перемещаться и где не знаешь, что под тобой. А там может быть все что угодно, и оно может оказаться таким крупным, таким огромным, что поглотит тебя целиком, а у тебя ни единого шанса даже заметить его приближение. Внезапно пространство под тобой потемнеет, может, на многие мили, а ты не увидишь его, потому что плывешь, не контролируя себя, ты не можешь уплыть и, хватая воздух, просто пытаешься удержаться на плаву с высоко поднятой головой, а затем, просто так, что-то размером с дорогу или город проглотит тебя.

Я тайком проверил телефон, но новых сообщений не было.

– Слушай, мне правда жаль, что ты так и не завершил свое расследование, – заметила Томи.

Поглядывая краем глаза на входные двери – проверяя, закрыты ли они, – я внимательно посмотрел на нее. Может, это и не моя тайна, но Томи заслуживала знать. Она с самого начала помогала мне. Если кто-то и будет помогать мне и дальше, то это Томи.

Она неловко поерзала:

– Почему ты так смотришь на меня?

Я перевел дух:

– Хочу рассказать тебе одну странную историю о Натане.

Кто бы вы ни были, кажется, я не все рассказываю вам или, по крайней мере, путем недомолвок не всегда пишу всю правду о том, какой я человек. В отеле я оказался, пожалуй, благодаря Наде и нашему с ней разговору. Когда я вспоминаю, как отчаянно хотел оставить свою семью, чувствую себя лицемером, который мучительно, из последних сил, пытается отыскать свой путь к ним.

Вечером перед отъездом, убедившись, что обе девочки уже в постели, я спустился около девяти вниз. Надя сидела, переводя внимательный взгляд с телевизора на экран ноутбука и обратно. Проходил еще один марш Нью-Йорк – Сан-Франциско – Вашингтон – Остин – Сент-Луис. На этот марш мы не пошли, потому что на все марши не находишься.

По телевизору показывали привычные транспаранты:

остановите конец света!

конец гонке ядерных вооружений!

И все в том же духе.

Налив себе бокал вина, я ругал одну из учительниц Марион, гребаную фашистку, и вдруг заметил, что Надя молча сидит на диване. До меня не сразу дошло, насколько молча, пока не увидел, бросив взгляд на ее ноутбук, что у нее открыта моя электронная почта.

– Что ищешь?

– Да просто… – Она даже не потрудилась заранее придумать оправдание, всего лишь встала и выключила телевизор. – Пришло несколько писем, похоже, срочные. Тебе надо ответить на них.

В комнате вдруг резко стало мало воздуха. Разговаривать с Надей в таком настроении – все равно что лететь через зону турбулентности. Многое из того, что я пытался сказать, попадало в застойную зону воздушного потока и стремительно падало свинцовым грузом, так и не дойдя до адресата.

Кажется, я сказал что-то вроде:

– Послушай, просто подожди…

Она ушла на кухню, оставив меня в гостиной.

Пытаясь договорить фразу, я последовал за ней, но ее сосредоточенный взгляд был прикован к вину, льющемуся из бутылки в бокал.

– Послушай, я говорил ей, что не надо писать мне такие письма, говорил, что они неуместны…

Она подняла руку, останавливая меня, и сделала глоток вина. И ничего не сказала.

– Надя, ну, хватит, ты не можешь так просто…

– Не могу так просто что? – Она сделала еще глоток и подлила еще вина. – Понимаешь, самое смешное, я убедила себя, что ты больше так не поступишь. Глупо, наверное, с моей стороны, да? Ты черная дыра эго! Если одна женщина отвернется от тебя на секунду, тебе обязательно тут же надо найти двух других. Не сомневаюсь, ты считаешь себя очень умным, для тебя важно только с двадцатилетними спать. Знаешь, удивляюсь, что у тебя до сих пор есть какая-то работа…

– С тобой невозможно разговаривать, когда ты выставляешь все таким, каким оно на самом деле не является.

– В чем дело, Джон? – Она уперла руку в бок. – Почему твоя навязчивая потребность трахнуть любую студентку, которая улыбнулась тебе, более особенная, чем у любого другого мужчины?

– Я не говорю, что я особенный, я говорю… – Когда я дошел до конца фразы, слова должны были найтись сами собой, но этого не произошло, и она затаила дыхание.

На прошлой неделе я сопровождал ее на очередном антиядерном марше. Мы перестали брать с собой детей после одного из маршей, когда увидели, что полицейские прибывают в защитном снаряжении для борьбы с уличными беспорядками. Надя вела репортаж в прямом эфире прямо из гущи событий, сразу публикуя фотографии в своем Твиттере. Я бы предпочел держаться подальше от первых рядов марша, но Надя хотела подойти поближе, чтобы услышать речи. Пообещав, что мы будем совсем недолго, она выбралась с середины дороги к краю колонны, где было чуть меньше народу. Как всегда волнуясь, я последовал за ней. Когда я догнал ее, она снимала на телефон перебранку полицейского с двумя протестующими, молодыми чернокожими парнями, очевидно студентами колледжа. Надя начала снимать их, не сказав ни слова, а потом полицейский, внезапно отвернувшись от этих подростков, закричал ей: «Здесь нельзя снимать, мэм!» С этими словами он выхватил у нее телефон, удерживая ее на расстоянии другой рукой с дубинкой. Его бледное лицо исказилось, словно ему угрожали. Я поспешил к Наде. Студенты кричали полицейскому, чтобы он отпустил ее, а она кричала на полицейского, чтобы он вернул ей телефон, потому что она журналистка. Тогда я подошел к ним, встал между полицейским и моей женой и сказал что-то вроде: «Эй, не трогай мою жену!», и он ударил меня по голове. Я потерял очки, толпа начала рассеиваться, и колонна смешалась.