Выстрелы в Сараево - [94]

Вот что о своих выводах рассказал доктор Коньевич, который произвел аутопсию (следующие строки привожу из его недавнего письма):

(1) «Когда я сообщил шефу больницы, что меня направило консульство, с тем чтобы я аутентично установил, как и от чего умер Гачинович, он был довольно удивлен и смущен, сказав, что о диагнозе толком не знает, поскольку Гачинович был доставлен… откуда-то из окрестностей Фрибура (Владимир жил на периферии города — прим. Слепчиевича) в бессознательном состоянии. Потом пришел в себя с сильными болями в животе, с рвотой, быстрым и слабым пульсом и т. д.; сходно тому, мы подумали об аппендиците (воспалении слепой кишки), возможно, с перфорацией. Из-за воскресенья (или, может быть, какого-то праздника) якобы не было необходимых врачей и операция не могла быть проведена сразу, а лишь на третий день. (Это неверно; операция была сделана сразу же, в воскресенье — прим. Слепчиевича). Это меня уже сильно удивило. Точно так же мне было странно, что они не потрудились сразу же узнать (у тех, кто доставил Гачиновича), при каких условиях он заболел, когда, где. Оперирован, сказали мне, на слепой кишке, но после операции быстро умер, мне кажется, в тот же вечер или ночь. (И это неверно — прим. Слепчиевича). Я не был удовлетворен тем сообщением и потребовал больничную карту, где отмечаются анализы, весь ход болезни, результаты анализов и т. д., и разговора с врачом, который его лечил, т. е. оперировал. Больничной карты, сдается мне, не было, поскольку мне ее не могли найти, а врача в больнице в тот день, когда я там был, также не оказалось. Мое требование произвести вскрытие для диагноза болезни и причины смерти было отклонено, и только после долгих объяснений и вследствие моей энергичной настойчивости это было позволено. Мне был дан их молодой врач, при ассистенции которого я произвел вскрытие в больничной мертвецкой. (Припоминаю, что с первого взгляда, как вошел в мертвецкую, я узнал Гачиновича, хотя ранее его не знал. Столь тонкая покойницкая маска представляла классический динарско-герцеговинский тип. Было три мертвеца).

(2) Операционный разрез (Operationsschnitt) был в пределах слепой кишки, только продолжен еще выше (в сторону желудка). Слепая кишка не извлечена, поскольку была здорова. На самом желудке было две или, сдается мне, три отверстия (перфорации), одно большое, в полдинара, а остальные малые (одно, кажется, как зерно кукурузы, а другое еще меньше). Отверстия были одно за другим на нижней части желудка, округлые, с ровными краями. Желудок пустой, слизистая чиста.

При операции желудок остался в неприкосновенности и его не осматривали. Это было видно по тому, что операционный разрез над слепой кишкой был немного продолжен, но не доходил до пределов желудка, когда бы его можно было увидеть. Оператор видел, что слепая кишка здорова, потому ее не извлек, продолжил затем разрез выше ради ориентации, надеясь там что-нибудь обнаружить. Но припоминаю, что я уже тогда удивился и сказал тому врачу, который мне помогал, что не понимаю, почему не осмотрен желудок при операции, если слепая кишка найдена здоровой и если известно, что боли и коллапс вызывает обычно перфорация язвы желудка.

(3) Не был произведен ни химический осмотр, ни гистологический осмотр желудка, но уже по количеству перфораций (мультипли) положению и форме было видно, что речь идет о перфорации хронической язвы желудка (улцус). Такие перфорации могут возникнуть вследствие отравления, а есть и неврогенная теория.

(4) Легкие были здоровые. Умер вследствие перфорации желудка.

(5) Врачи были сконфужены (оператор не присутствовал) и никак не оправдывались».

Вот так выглядел эпилог жизненной трагедии Гачиновича.

Услышав о столь больных вещах, мы написали протест для швейцарской общественности, но их газеты не хотели его опубликовать…

Во Фрибуре мы нашли металлический ковчег с намерением перевезти позднее тело Владимира на родину. Удивило нас достаточно большое количество местного люда на проводах от больницы до железнодорожной станции (припоминаю, что его с плачем провожали и честные сестры, которые за ним ухаживали в больнице). Похоронен во вторник, августа, в Женеве, на кладбище Святого Джорджа, при огромной процессии, речах и т. д. Простой дубовый крест с его именем обвила потом красная роза, а это кладбище, которое выглядит, как сад, заполняли птицы из года в год. Году в 1926-м я обнаружил, что за могилой ухаживает чья-то рука[395].

Картину произошедшего дополняет письмо Воислава Гачиновича Перо Слепчиевичу от 17 апреля 1937 года:

Дорогой Перо!

С мучением пытался я узнать некоторые вещи и упорядочить свои воспоминания, поэтому не мог тебе ранее ответить. Извини, прошу тебя.

Пок. Владимир разболелся в воскресенье 5 августа 1917 года. Рассказал мне, что накануне того дня сидел до двух часов утра (так в тексте. — И. М.) в какой-то городской кафане с двумя французами. Один из них был тот Шарль, которого ты, вероятно, помнишь и который служил в нашем консульстве в Женеве. Позднее он одно время был и французским консулом в нашем государстве, где-то в Приморье. В обществе с ними в тот вечер был и тот журналист, француз, который был взят в плен в Германии. Он был отпущен в Швейцарию, постоянно носил военную униформу и жил то в Женеве, то в Лозанне. Имени его вообще не знаю.