Высший круг - [27]

Он поклялся во всем, что ей хотелось, покачивая голо­вой и куря толстую гаванскую сигару, с которой не снял кольцо. Аугуста заметила ему это:

— Строишь из себя Аль Капоне?

Они обменялись колкостями по-портутальски. Элизабет зевала. Артур отчаянно старался упорядочить картины, проплывавшие перед его глазами. Ему нравились колени Аугусты, устроившейся в кресле, подобрав под себя ноги, но более целомудренно, чем ее подруга, и он ей об этом ска­зал. Жетулиу встал, покачиваясь, оперся о колпак над ка­мином, в котором горел фальшивый огонь:

— Я запрещаю тебе подобные непристойности с моей сестрой!

— Это не непристойности: ему нравятся мои колени. До него их никто не замечал.

— Потому что они на виду! — брезгливо пробормотала Элизабет.

Жетулиу сделал большой глоток из фляги.

— Вам не кажется, что здесь ужасно холодно? — спро­сил он, икнув. — Какого черта мы здесь делаем? Завтра я вас всех отвезу в Рио на моем личном самолете.

Аугуста с неожиданной живостью выпростала ноги и вскочила, вытянув руку с обличающим перстом в направ­лении своего брата:

— Жетулиу, ты пьян. У тебя нет личного самолета, и мы никогда не вернемся в Рио, ты это прекрасно знаешь.

— Насчет моего самолета — согласен, но почему не рей­совым, вместе с народом?

— Я позволяю тебе говорить что угодно, когда ты надрался, но только не это!

— У меня есть право говорить, что я хочу вернуться в Рио!

Аугуста, поджав губы от гнева, сверкая глазами, схвати­ла его за отвороты смокинга и встряхнула яростно и грубо. Он рухнул в кресло, обхватив голову руками. Артур спросил себя, не плачет ли он.

— Какая тоска! — вздохнула Элизабет.

— Артур, ты умеешь водить машину? — спросила Аугуста. — Да? Тогда отвези его, уложи, а будет сопротивляться — набей ему морду.

Артур вел «Корд» так осторожно, что сам удивлялся. Же­тулиу спал, что-то бормоча, высунув голову в раскрытое окно, глотая холодный воздух. Когда они приехали в обще­житие, пришлось его поднять, донести до туалета и поста­вить на колени перед унитазом.

— Я не умею блевать, — хныкал Жетулиу.

— Научишься! Положи два пальца в рот.

По счастью один студент, встрепанный со сна, в пи­жаме в цветочек, уселся на стульчак в соседней кабинке, несколько раз испустил зловонные газы и стал испраж­няться — казалось, с удовольствием, сродни любовному наслаждению. От распространившейся вони Жетулиу, на­конец, стошнило. Студент ушел, натягивая штаны на свои ягодицы с голубыми прожилками, Жетулиу встал, еще по­шатываясь, оперся на плечо Артура.

— Это варвары. Мы им покажем, как бесстыдно срать… Артур, нам уготована великая миссия: вы займемся вос­питанием Америки. Я никогда не забуду, что ты для меня сделал.

— Да забудешь… Я не строю иллюзий.

Лежа в своей узкой комнате, Артур изо всех сил старал­ся, чтобы на образы Элизабет и Аугусты не накладывал­ся бразилец, стоящий на коленях перед унитазом. Какой тошнотворный и дерьмовый конец причудливого балета, ироничной кадрили, которую Элизабет и Аугуста украси­ли своими капризами и беззаботной фантазией! Воспоми­нание о них, их имена, произнесенные шепотом, меняли жизнь, выводили из депрессии первой четверти в универ­ситете. Вернуться через три года во Францию с дипломом, что раскроет перед ним двери мира, о котором, впрочем, у него было весьма смутное представление, — это еще не все. Теперь он чувствовал, как ему недостает другого клю­ча — знания (у одних интуитивного, у других приобретен­ного) этой циничной, беззастенчивой, зачастую поэтичной среды, куда, если там не родился, можно попасть лишь бла­годаря покровительству избранных.

В восемь часов утра он зашел в соседнюю конуру. Бра­зилец еще спал — желтый, осунувшийся. Он коротко дышал, его смокинг валялся посреди комнаты вперемешку с бельем, носками, лакированными туфлями. Все элементы картины в стиле реализма «Утро после праздника» были на­лицо, вплоть до бутылки из-под белого вина рядом с гряз­ным стаканом для зубных щеток. Артур встряхнул Жетулиу, тот застонал, повернулся к стенке и проворчал:

— Отстань!

— Ты сам меня просил тебя разбудить. Элизабет и Аугуста ждут.

— Как же!

Растормошенный безо всякой жалости, он принял ледя­ной душ, отыскал повседневную одежду и напихал что по­пало в чемодан.

— Я не смогу вести машину. А мы должны быть в Нью-Йорке нынче вечером.

— Элизабет сядет за руль.

— Хочешь меня унизить!

— Конечно… и не раз, а сто раз… просто чтобы показать тебе, как напиваться.

Жетулиу проворчал что-то неразборчивое, на что Артур, торопясь раскрыть окно, чтобы развеять царивший в ком­нате кислый запах, предпочел не обратить внимания. Шел снег. Ветер взвихрял мелкие снежинки, которые таяли, едва коснувшись земли.

— Все осложняется, — сказал Жетулиу. — Дорога превра­тится в каток, и девчонки будут все время вопить, что я еду слишком быстро. Поехали с нами, при тебе они помолчат.

Элизабет и Аугуста вовсе не дожидались их в холле гос­тиницы. Они еще спали, когда молодые люди забарабанили в дверь. Аугуста открыла им в ночной рубашке, с головой, обвязанной полотенцем.

— Что это с вами? Какая пошлость — вставать в та­кой час!

Элизабет швырнула в них подушкой. Артур потянул с нее одеяло — она спала голой. Нимало не смутившись, Эли­забет села, расхохоталась, почесала голову: