Высший круг - [29]

Артур жил в скромном отеле на Лексингтон-авеню. Вы­разив свое неодобрение, Жетулиу пообещал зайти в восемь часов, чтобы поужинать. Пришла Элизабет:

— Кажется, Аугуста заболела. Ничего страшного! Не де­лай такое лицо! Жетулиу остался с ней. Тебе повезло: сегод­ня вечером я свободна.

Что-то в ней изменилось. Он не сумел бы сказать, что именно, и возможно, это ощущение было всего лишь вы­звано тем, что в старом приталенном плаще, с беретом десантника на голове, она показалась ему не такой жен­ственной, как на Рождество. В траттории в самом центре Гринвич-Виллидж, куда она его затащила, Артур понял, что Элизабет оказала ему особую честь, приподняв заве­су над своей другой жизнью. Нью-Йорк был для нее не местом бесстыдных светских развлечений избалованного ребенка, а наоборот, средоточием ее единственной насто­ящей страсти — театра. Театра, избавлявшего ее от дав­ления среды.

На первом этапе своего обращения в иную веру Элиза­бет переехала с 72 улицы на Пятую авеню и жила теперь в однокомнатной квартире, расположенной, кстати, над той самой тратторией, где они ужинали, — местом встреч множества творческих людей из Гринвич-Виллидж, чем и объяснялось, что она знала почти всех за соседними сто­ликами, раз десять целовалась со вновь прибывшими и столько же раз — с уходящими. Она уже несколько недель содержала горстку безработных артистов и искала зал, который, как она объясняла довольно сложно, был бы не таким залом, где зрители и актеры изображали бы друг перед другом пародию на жизнь, а местом, где они сотрудничали бы в драматизации пьесы.

Артур внимательно слушал эти новые речи, которые были не лишены здравого смысла, несмотря на наивную революционную интонацию, придаваемую им Элизабет.

— А знаешь, что я поставлю в первую очередь? — спросила она с торжествующим видом.

— Понятия не имею.

— Генри Миллера! Генри Миллера и Анаис Нин.

Поскольку он не выразил бурного восторга, Элизабет заговорила слегка снисходительно:

— Понимаю! Ты не читал Миллера. Стыдись. Французы первыми начали его публиковать. Как и Джеймса Джойса А Анаис Нин — ты хотя бы знаешь, кто это?

— Честно говоря, нет.

— Его любовница, пока он жил в Париже. Она мало публиковалась, кроме «Дома инцеста». Я вывожу их на сцену в диалоге по мотивам их книг. Тебе правда это ни о чем не говорит?

— Дай мне время: я только открываю для себя твою страну, я прилежный ученик, даже немного нудный. Меня воспитывали на других книгах, чем тебя, за исключением Марка Твена, которого я перечитываю каждый год. Когда ты начинаешь?

— В следующем месяце. Мы сняли и перестроили чердак с мезонином на Бауэри.

— …который не считается интеллигентским кварталом.

— Нам именно это и надо: нести театр в народ.

Уходившая пара остановилась перед ними, чтобы пого­ворить с Элизабет о декорациях. Молодая женщина опер­лась о стол необыкновенно изящной черной рукой. Мужчи­на держал ее за талию. Они не обратили никакого внимания на Артура и даже не кивнули ему, когда ушли.

— Просто на тебе костюм банковского служащего, белая ру­башка и синий галстук. Ты не умеешь одеваться. Я тебе сразу хотела об этом сказать. Всегда чрезмерно аккуратный, с на­крахмаленным воротничком, слишком светлые носки с тем­ным костюмом, галстуки без всякой фантазии. Освободись от своего «технократического» стиля. Бери пример с Жетулиу. Ни­когда не знаешь, как он одет, и все же каждый раз, как он появится, он — король. Учти: когда ты придешь на мой спектакль, надень что-нибудь самое отвратное, а то тебя не впустят… ну, я, конечно, преувеличиваю. Ты меня понял.

Она снова была такой, как на корабле: едкой, цинич­ной, забавной со своими хлесткими словами и каким-то комплексом, от которого ей не удавалось избавиться. Возможно, долго с ней не ужиться, но она была более чем привлекательна на один вечер, на несколько свободных дней. Интуиция подсказывала, что момент еще не настал, что не нужно торопить события.

— Почему ты так коротко постриглась? Ты похожа на лесбиянку.

— Мне надоело быть «девушкой из рекламы», встряхива­ющей своими густыми и блестящими волосами, восхваляя какой-нибудь шампунь.

Они заканчивали ужинать, когда один из официантов взял гитару и запел неаполитанскую песню.

— Мне кажется, меня принимают за туриста, — сказал Артур. — Бежим отсюда. Есть здесь где-нибудь бар неподалеку?

— Если ты не против бурбона, пошли лучше ко мне. Я дам тебе книжку Миллера.

Она жила в красивой двухэтажной мансарде. Сквозь застекленную дверь было видно большую засохшую лже­акацию, освещенную прожектором у ее основания. Конус ослепительно-яркого света заставлял отступить в тень окружающие дома.

— Чья идея?

— Моя. Всем нравится. В полночь я выключаю.

Она налила два бурбона в щербатые чашки — Артур подозревал, что она роняла их намеренно.

— Как тебе мой чердак?

— Где тут сидят?

— На полу. Прогресс уничтожил кресла.

Пуфики и подушки валялись на полу рядом с пепельни­цами, подносами, заставленными разнокалиберными ста­канами, ведерком для льда, раскрытым проигрывателем, стопками пластинок. Три матраса, лежащие друг на дру­ге прямо на полу и покрытые мексиканским покрывалом, должно быть, служили кроватью.