Высший круг - [26]

— Ты обиделся? — спросила Аугуста. — Или ты боишься женщин?

— Ни то и ни другое.

— Тогда застегни мне платье на спине.

Потом были фермуары колье, роза, прикрепленная к белому корсажу, но после поездки на поезде роза выказывала явные признаки увядания, а из-за неровной стрелки на чулке чуть не разразилась новая истерика.

— Мой лифчик сел! — жаловалась Элизабет.

— Мой смокинг тоже!

— Дорогая, а какие груди ты отрастила! — поддела Аугуста.

— Тебе-то с твоими комариными укусами бояться нечего.

Лифчик взлетел под потолок и остался висеть на люстре после их отъезда. Жетулиу, развалясь в кресле, с надменым безразличием читал женский журнал. Артур хотел бы выглядеть таким же флегматиком, но ему было слишком весело, и теперь он знал, что фривольность — отточенное искусство соблазнять мужчин.

Бал на День Благодарения устраивали в холле, украшенном разноцветным серпантином и фотографиями футбольных команд Бересфорда с 1930 года. Местная полиция одолжила свой оркестр, надевший мундиры. Высокие, ат­летически сложенные молодые люди (хоть и чуть менее вну­шительные, чем в коконах спортивной формы для амери­канского футбола), кружились со своими партнершами или танцевали щека к щеке, ужасно сентиментально. Одиноч­ки гонялись за каждым длинным платьем. Без Элизабет и Аугусты бал был бы предельно скучен. За них дрались. Они не были бессердечны и возвращались к Артуру, заставляя его танцевать.

— Я танцую как медведь… веселитесь с другими.

Элизабет поднимала его со стула или вытаскивала из бара, где подавали только безалкогольные напитки — при­творство, которое никого не обманывало: каждый запасся фляжкой бурбона или коньяка.

— Давай, Артур, бултых — и в воду… Ты боишься себя. Америку завоевывают! Ходят по ногам и не извиняются! Почему Конканнон не пришел?

Она прижималась своей щекой к его щеке и в конце каж­дого танца оставляла мимолетный поцелуй у него на губах. В то время как ближе к полуночи большинство студентов, уже основательно набравшись, все теснее прижимали к себе сво­их не прекословящих партнерш, Аугуста удерживала его на твердой дистанции. Жетулиу, спрятавшись за каким-то растением, открыл подпольный бар: бурбон и кока-кола, пиво и коньяк. Оркестр выдыхался. Багровый трубач остановился посреди фразы и в две секунды выдул стаканчик виски. Теперь играли только медленные танцы. Широкие ладони сжимали крутые бедра девушек.

Кто-то открыл застекленную дверь, и в зал ворвался ледяной воздух, рассеял сигаретный дым, запах пота, смешанный с дешевыми духами танцовщиц. На улице произошла короткая драка, один студент вернулся с рассеченной губой, другого, который, в стельку пьяный, заснул на крыль­це, едва успели привести в чувство, пока не замерз. Аугу­ста дала сигнал к отступлению.

— Нужно убить праздник! — сказала она. — Убить его, пока он не убил нас.

— О, еще чуть-чуть! — умоляла Элизабет, повиснув на каком-то социологе, чемпионе по плаванию. — Я остаюсь! Он меня проводит.

Социолог посетовал на то, что капиталистическое обще­ство, озабоченное исключительно прибылью, не позволяет интеллигентному человеку иметь машину.

— Ты прав, — сказала Элизабет. — Это отвратительно. Мы все это изменим!

Аугуста, напротив, находила эту ситуацию романти­ческой.

— Вы вернетесь пешком, обнимая друг друга за талию. У входа в гостиницу вы поцелуетесь — долго, без всяких хриплых вздохов. Правда, Элизабет? На небе будет луна. Я уже представляю себе картину: лунный свет озаряет на­рождающуюся любовь.

— Раз такое дело, я еду с вами! — сказала обиженная Элизабет, которая, кстати, не имела никакого желания оставаться со своим социологом.

Оркестр укладывал инструменты. Прошло несколько нереальных минут, во время которых лампы гасли одна за другой. Снаружи доносился звук отъезжающих старых машин и мотоциклов. Жетулиу вручил полицейским из ор­кестра остаток спиртного. На улице пронзительный холод стискивал лица стальной рукой. Гостьи квохтали, как ин­дюшки. «Корд» Жетулиу тоскливо принял с места. Элизабет села рядом с Жетулиу, Аугуста — сзади, рядом с Артуром, который прижал ее, дрожащую, к себе.

— Почему ты не приедешь на неделю в Нью-Йорк, что­бы провести Рождество вместе с нами? Тебе будет скучно здесь одному.

Он едва мог разглядеть ее лицо в сумраке машины, но ее глаза светились, фосфоресцируя, точно у кошки, отражая свет фонарей, стоявших вдоль проспекта. Артур гордо признался, что, не имея денег, чтобы уехать на каникулы,он согласился провести две недели в одной семье из Бостона, их сын учит французский.

— Как? — прошептала Аугуста. — Ты совсем без гроша?

— Не то чтобы без гроша… Но тютелька в тютельку!

Элизабет напевала, положив голову на плечо Жетулиу: «Oh sweet merry man — Don’t leave me…» В гостинице они уговорили портье открыть им малую гостиную, Жетулиу до­стал из заднего кармана брюк плоскую серебряную фляжку со своими инициалами и пустил ее по кругу. Элизабет, бесстыдно скрестив ноги по-турецки, запрокинула голову.

— Просто похороны! — сказала она. — Все праздники заканчиваются похоронами. Каждый раз мне хочется застрелиться. И что за недотепы! Социолог хотел, чтобы я по­читала Гюссерля. Поклянись нам, Жетулиу, что больше ни­когда не заманишь нас в такую западню.