Высшая милость - [34]

Это лето принесло немного новостей для утешения Парламента. Пал Бристоль, но значительной победы, которая бы компенсировала это поражение, не было. Было множество мелких стычек, раздутых газетами в преждевременные Армагеддоны, но желаемая победа Парламента не приходила. А у Лондона появились новые основания для уныния. В поисках денег для продолжения войны Парламент ввел новые налоги на вино, кожу, сахар, пиво и даже на постельное белье, налоги, в свете которых расходы короля Карла в Лондоне казались несущественными. Миссис Свон качала головой.

— И уголь заканчивается, милая. Это ужасно!

Лондон обогревался углем, доставляемым на кораблях из Ньюкасла, но король захватил Ньюкасл, и поэтому жителям Лондона предстояла жестокая зима.

— Разве вы не можете уехать? — спросила Смолевка.

— Милая моя, нет! Я лондонка, милая. Уехать! Подумать только! — миссис Свон всмотрелась в свою вышивку. — он очень хорош, хотя это говорю я сама. Нет, милая. Я думаю, что король Карл вернётся к зиме и все будет хорошо, — она пересела поближе к окну. — Почитай мне ещё что-нибудь, милая. Что-нибудь воодушевляющее, для души.

Но в газетах было мало воодушевляющего. Смолевка начала читать ругательную статью, в которой перечислялись те члены Палаты Общин в Лондоне, которые ещё не подписались под новой присягой на верность, что требовалось сделать ещё в июне. Под присягой не подписалась всего лишь маленькая кучка людей, и безымянный автор заявил, что «к тем, кто сказались больными, найдутся основания для их вычеркивания и, вероятно, это больше болезнь смелости, чем тела».

— Не можешь ли ты найти что-нибудь более интересное, милая? — спросила миссис Свон, прежде чем откусить нитку зубами. Смолевка промолчала. Она нахмурилась, вглядываясь в плохо напечатанный листок бумаги так пристально, что миссис Свон стало любопытно. — Что там, милая?

— Ничего, правда.

Такой ответ озадачил миссис Свон, которая могла извлечь из ничего достаточно материала для заполнения болтовней трёх подряд счастливых утренних часов. Она стала выпытывать ответ, и была сильно удивлена, что причиной интереса Смолевки стало только то, что сэр Джордж Лазендер был одним из членов Парламента, который не подписал новую присягу. Затем у неё возникла мысль.

— Ты знаешь сэра Джорджа, милая?

— Однажды я встретила его сына.

Вышивка была отложена в сторону.

— А сейчас?

Смолевка выдержала неутомимый перекрестный допрос, признаваясь ей в одной встрече, хотя и без подробностей и заканчивая застенчивым признанием, что она хотела бы увидеть Тоби снова.

— Почему бы нет, милая? Тогда давай. Лазендер, Лазендер. Состоятелен, да?

— Думаю, да.

По крайней мере, Миссис Свон унюхала покупателя, и в поздних сумерках, прежде чем зажечь свечи, она заставила её сходить и взять взаймы у Жака Море бумагу, чернила и перо. Смолевка написала простое послание, лишь сообщая, что она в Лондоне, остановилась у миссис Свон («дамы», на этом настояла миссис Свон, заставившая Смолевку тщательно прописать каждую букву к своему удовлетворению), и что она находится в доме с синей дверью на Булл Инн Корт, где Тоби будет желанным посетителем. На мгновение она задумалась, как ей подписать письмо, в неуверенности, что он вспомнит странное имя, которое дал ей возле ручья, но затем обнаружила, что не может написать своё настоящее безобразное имя. Поэтому подписалась «Смолевка». На следующее утро они обе пошли в Вестминстер. Миссис Свон провела её к самому Парламенту, проталкиваясь через продавцов книг в Вестминстер-Холле, мимо переполненных адвокатских контор, чтобы у секретаря спикера оставить записку для сэра Джорджа. И Смолевке оставалось только ждать, в ещё большей тревоге, чем по поводу сэра Гренвиля Кони и тайны печати святого Матфея.

Даже развлечения Лондона не могли стереть ожидания из её сердца. Миссис Свон настояла, чтобы показать ей город, но для Смолевки казалось, что в любую минуту, когда она отсутствует в Бул Инн Корте, может прийти Тоби, и она его пропустит.

На второй вечер после передачи письма они пошли в дом Жака Море, где собрались послушать музыку вместе три семейства. Французский портной играл на виоле, его жена — на флейте, и это был бы счастливый вечер, если бы Смолевка не терзалась в ожидании. Возможно, он зайдёт этим вечером, а её нет дома. Затем она засомневалась, а будет ли он вообще заходить. Возможно, он не помнит её или, если помнит, то со смехом отбросит её письмо, жалея её, и в такой момент она сожалела, что написала письмо. Она убеждала себя, слушая музыку, что он не придёт, и старалась уговорить себя, что ей не хочется, чтобы он приходил. Потом спрашивала себя, понравится ли она ему снова, если он придёт. Возможно, это будет ужасной, неловкой ошибкой, и старалась снова поверить, что ей будет безразличен его ответ. Но каждый раз, когда она слышала шаги по Корту, она беспокойно выглядывала из окна.

Возможно, думала она, его нет в Лондоне. Она изобретала сотни причин, почему он не сможет прийти, но всё ждала его шаги; надеялась, боялась и ждала.

Она встретила его всего один раз, только раз, и в эту единственную встречу она вложила все свои надежды, все свои мечты, все своё представление о слове «любовь», знала, что глупо, но она сделала это, и теперь страшилась, что он придёт, а она обнаружит, что он такой же заурядный, как все. Ещё один мужчина, который уставится на неё, как остальные мужчины в Лондоне.