Корабль рассекал волну. Ветер выл в снастях, обрушивая потоки воды на предательски скользкую палубу, и подставлял сотрясающееся судно под очередной вал.
— Капитан, мы этак, к чертям, без мачт останемся!
Капитан пропустил мимо ушей слова кормчего.
— Вы с ума сошли, капитан!
Конечно, сошел! И гордился этим, смеялся над этим, радовался этому. Команда была озадачена: одни крестились, другие — протестанты — просто молились. Когда-то, еще до всех этих событий, капитан был поэтом, а все поэты немножко чокнутые.
Через час он укоротил парус и пустил судно в дрейф, так что оно подпрыгивало и раскачивалось на волнах, пока он перебирался на корму. Сквозь пелену дождя и брызг он долго смотрел на низкий темный берег. Команда безмолвствовала, хотя каждый понимал, как трудно будет обойти низкий мрачный мыс. Все наблюдали за своим капитаном.
Наконец он вернулся к кормчему. Теперь лицо у него было спокойнее и грустнее.
— Обходим с наветренной стороны.
— Но, капитан…
Они проскользнули достаточно близко, так что можно было разглядеть железную корзину на верхушке шеста — маяк Ящерицы. Ящерица. Для кого-то это был последний представавший взорам кусочек английской земли, для многих и вообще последний увиденный перед тем, как Атлантика поглотит их корабли в своей пучине.
Капитан прощался. Он все смотрел на Ящерицу, таявшую во мраке бури, и даже потом долго не отрывал взгляд, словно маяк мог вновь возникнуть среди волн.
Он расставался с этой землей.
Он расставался с ребенком, которого никогда не видел.
Он расставался со своим состоянием, которое оставлял дочери и которым она, возможно, никогда не воспользуется.
Он расставался с ней — всем родителям когда-то приходится покидать своих детей, но этого ребенка он бросил еще, не взяв на руки. И все богатство, предназначенное дочери, не могло уменьшить его позор. Он бросил ее, а теперь бросал всех, к кому прикоснулся и замарал этим прикосновением. Он направлялся туда, где, как себе обещал, начнет все сначала и сможет забыть тоску, от которой теперь бежал. Он брал с собой лишь одну вещь, напоминающую о его позоре, — золотую цепочку, висевшую на шее.
Он был врагом одного короля и другом другого. Его называли самым красивым мужчиной в Европе, он и сейчас, несмотря на тюрьмы, и воины, приковывал к себе внимание.
Он оглянулся в последний раз, и Англия скрылась из виду. Его дочь осталась там жить.
Часть первая
1643 год
Печать святого Матфея
День, когда она впервые увидела Тоби Лэзендера, казался предвкушением счастья. Англия дремала от летнего зноя. Воздух пропах диким базиликом и майораном. Она сидела на берегу ручья — там, где рос фиолетовый вербейник.
Она успокаивала себя тем, что была одна. И все-таки озиралась вокруг как зверек, учуявший опасность, и испытывала тревогу, потому что собиралась согрешить.
Она была уверена, что одна здесь. Она взглянула налево на тропинку, ведущую к дому через изгородь Верхнего Луга, но не заметила ничего подозрительного. Потом посмотрела на гряду холмов по другую сторону ручья, однако ни среди мощных стволов буковых деревьев, ни ниже, на заливных лугах, ничто не шелохнулось. Земля принадлежала ей.
Три года назад, когда ей было семнадцать и прошел всего год после смерти матери, этот грех представлялся ей невообразимо чудовищным. Возможно, это и есть тот самый таинственный грех против Святого Духа, настолько кощунственный, что в Библии не нашлось слов для его описания, и можно было сказать лишь одно: его нельзя простить. И все же она не устояла и совершила его. С тех пор еще трижды наступало лето, и привычка немного ослабила страх, но она по-прежнему сознавала, что грешит.
Она сняла чепчик и аккуратно положила его в большую деревянную корзину, приготовленную для растущего в зарослях пруда ситника. Ее отец, человек состоятельный и хозяйственный, не прощал праздности. Святой Павел, говорил он, ставил шатры, и каждый христианин тоже должен заниматься каким-нибудь делом. С восьми лет она работала на маслодельне, а потом вызвалась ходить за ситником, из которого плели циновки и делали свечи. Вызвалась охотно, и на то была своя причина. Здесь, где ручей образовывал небольшой, но глубокий пруд, она могла побыть в одиночестве.
Она вынула шпильки из волос и аккуратно сложила в корзинку, чтобы не потерялись. После этого снова осмотрелась. Все было тихо. Она была одна, будто на шестой день творения. Ее светло-золотистые волосы рассыпались по плечам.
Она знала, что там, в вышине, ангел-летописец перелистывает массивный фолиант Книги жизни Овна. Отец впервые рассказал ей про ангела и про книгу, когда ей было шесть лет, название тогда показалось ей странным. Теперь она выяснила, что Овен — это Иисус, а Книга жизни — не что иное, как Книга смерти. Огромный том с большими медными застежками, толстыми кожаными рубчиками на корешке и широкими длинными страницами, заполненными записями о прегрешениях, совершенных людьми за всю историю Земли Господней. В поисках ее имени ангел водил пальцем по страницам и замирал, со смоченным чернилами пером.
В Судный День, объяснял отец, Книгу жизни принесут Господу Богу. Все люди один за другим предстанут перед его грозным престолом, когда громкий голос будет перечислять их грехи. Она страшилась этого дня. Было жутко представлять себя на хрустальном полу у подножия трона из малахита и яшмы. Но страх и молитвы были бессильны отвратить ее от грехопадения.
