Высшая мера - [6]

А гайдамаки ввели со двора пошатывающегося деда Никифора. В одной руке он держал пустое ведро, капли падали на пол. Снимая с головы картуз, Никифор кратко и невыразительно поздоровался. «Влип все-таки», — сокрушенно подумал он.

Минут двадцать назад, когда стемнело, старик, оставив на телеге Славку и Петьку, пошел с ведром на хутор. Колодец негромко поскрипывал, и Никифор уже начал переливать воду из бадейки в свое ведро. Но из-за спины раздался чей-то приветливый голос:

— Решил коня напувать, старый хрыч?

— Угу, — вполголоса отозвался дед, не оборачиваясь, понимая, что незнакомец принял его за кого-то другого.

— Постой, погоди, так цэ ж не ты, старый хрыч Охрименко! — и бандит, схватив Никифора за ворот, рывком повернул его к себе.

Чувствуя на своем лице чужое чесночное дыхание, Никифор попытался отшутиться:

— Та я и есть старый! Хиба не старый?

Однако бандит уже кричал в темноту:

— Эй, караульный, чужой тута.

А потом повели деда по хутору, стреляя над самым ухом…

Буряк, чуть наклонив вперед голову, издевательски сказал:

— Ну, людина, пофантазируй, побреши трохи: откуда путь держишь, куда?

И сразу же прыщеватый взвизгнул:

— Лазутчик?

По всему видать, порядок допроса был у них отработан, они, возможно, всегда начинали его такими словами.

Дед Никифор, поеживаясь, шевелил лопатками: болела спина, по которой уже успел пройтись винтовочный приклад бандита.

— Какой же я лазутчик? — сказал дед. — Просто иду из Гусаровки в город.

— А знаешь ли ты, что в городе красные? — спросил атаман.

— Откуда мне знать? Красные там, чи петлюры, чи махны. Кто их теперь разберет?

— Дурачком прикидываешься, зараза? Прикуси язык, с тобой сам Буряк разговаривает! — прикрикнул атаман.

— Значит, так, — сказал прыщеватый. — Установлено первое: шел в город поближе к пролетариату.

— Поближе к работе. На заработки иду.

— Сейчас ты у меня заработаешь! — Буряк взмахнул нагайкой над головой деда. Но внезапно успокоился и, немного помолчав, спросил:

— А лошадь у тебя где?

Никифор вздрогнул: «Откуда же им известно?», но ответил твердым голосом:

— Нету у меня лошади, пеш я.

— Так-таки пёр пеши? А ну-ка, начштаба, пододвинь лампу, — и Буряк стал разглядывать сапоги деда: начищенные или в пыли?.. Но разве поймешь, когда они такие старые, что вот-вот развалятся. — А ведро зачем? Признавайся, зараза, куда коня девал!

— Ведро я возле хутора нашел, ногой наткнулся, — нетвердо объяснил дед.

— Ты слышал, начштаба? Оказывается, тут ведра вокруг задарма валяются! Скажи интенданту — пускай сбором займется.

— Да что его слухать, Григорий Степаныч! В расход — и точка.

— Ладно, — решил атаман, выразительно помахивая плетью. — Завтра мы разговор продолжим, а сейчас — в сарай его.

И сделал знак гайдамакам.

7

Ребята с тревогой ожидали деда. Выстрелы на хуторе могли означать самое плохое. Время шло. Стали утихать собачий лай и разнузданные песни, а старик все не шел, не шел.

Темная, в редких звездах ночь пугала неизвестностью. Славке показалось, что сейчас вот-вот что-то случится, должно случиться. Что именно, он не знал. Но сидеть так, без дела, было уже невыносимо.

Петро гладил шею Грома и, притихший, шумно дышал, посапывал носом. Он, как и Славка, понимал, что если бандиты схватили деда, то они могут в любую минуту нагрянуть и сюда — за лошадью, телегой. Но бросить все и скорее умчаться подальше — такой мысли у ребят не было.

— Пойду на хутор, — решил Славка, слезая с телеги.

— И я, — сказал Петро, хотя ему сразу стало как-то не по себе.

— Двоим нельзя, надо стеречь Грома.

— Что ему сделается? Стреножим — и все.

Славка подумал, покачал головой.

— Все равно оставайся, будь наготове…

Зажав в руке сапожничий нож, Славка ушел и вскоре растворился в темноте.

Ах, сколько раз он играл в разведку, и как было интересно! Случалось, он часами ползал в поле за Гусаровкой, касаясь лицом колючей травы. Он врывался в стан врага, окружал, брал в плен. И всегда знал наперед, что исход разведки будет для него благополучным.

Сейчас все по-другому. Это уже не игра. Бандиты могут схватить его, избить.

Но, странное дело, отлично понимая все, Славка верил, что в его ночной вылазке, в этой уже не игре его не убьют, не должны убить. Он уцелеет.

Славка поступал правильно, думая именно так. Конечно, он не знал, что и бывалые бойцы испытывают такие же чувства. Много ли навоюешь, если будешь думать о своей гибели! Нет уж, верь не просто в победу, а и в то, что, победив, сам уцелеешь. А там — как будет…

Месяц тоненький-тоненький, словно вынянченный теплыми материнскими руками, одиноко взошел над крайней постройкой хутора. Что это было: дом или просто загон для скота, Славка пока не знал. Он старался двигаться осторожно, пружинисто. И все поднимался на цыпочки, чтоб лучше видеть.

Опытный разведчик знал бы, что ночью как раз все хорошо видать снизу.

Но Славка был просто мальчик. Худенький и не очень высокий.

Прижимаясь к забору, к деревьям, он переходил от дома к дому — и вслушивался, всматривался. А потом недвижно застыл: невдалеке послышались шаги.

Рослый бандит с винтовкой в руках не торопясь шел по улице и что-то вполголоса напевал. На голове его тускло светлела папаха.