Высшая мера - [20]

Пропорхнула стайка девиц из «Союза немецких девушек», во всем одинаковом, словно инкубаторный выводок: юбки, жакеты, темные галстуки с толстым узлом, береты, из-под них — косички на старо-германский манер. У каждой на груди значок «гитлерюгенда». Оглядывались на Макса, громко смеялись: «Литфасская тумба с глазами!..»

Он заметил, что стоит прислонившись к афишной тумбе. Таких тумб в Берлине много. Даже им не на шутку завидовал Макс: у них был свой творец, свой создатель — Литфас. Пустячным изобретением увековечил этот человек свое имя. На фоне красочных, кричащих афиш и объявлений, обляпавших тумбу, Макс, вероятно, выглядел смешным и жалким…

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

1

Хозяйка дома была твердой в своих принципах: брала квартирную плату за месяц вперед. Макс отдал за два месяца: ему не терпелось перейти со своего чердака в двухкомнатную меблированную квартиру, только что отремонтированную, оклеенную бирюзовыми и светло-зелеными обоями.

Макс взял ключ и вышел от фрау Евы степенно, с достоинством, но наверх, в прежнее свое жилище, ринулся скачками через три ступеньки. Распаленно дыша, остановился на пороге, прощально оглядывая приют минувших лет. Это была обыкновенная чердачная комната, каких в Берлине сдается великое множество. Потолок скатный, в него врезано наклонное окно размером в ватманский лист. На узком подоконнике — этюдник, в углу — тренога самодельного мольберта. Справа небольшой камин — главная радость зимнего бытия. Хорошо сидеть возле него по вечерам и длинными щипцами ворошить в очаге полыхающие плитки прессованного угля, мечтать о лучших днях… И они наступили!..

Через полчаса в новую квартиру перекочевало все движимое имущество Макса. В комнатах запахло масляными красками, деревянным клеем и скипидаром.

Макс вышел на балкон, с удовольствием обвел взглядом ряды окон, балконов и трекеров на противоположной стороне — видят ли там нового владельца квартиры в бархатной малиновой куртке? Видят! Отодвинулись кое-где гардины, открылись балконные двери…

А как Ганс обрадуется! В конце каждого года он высылал Максу обусловленную наследственным правом денежную сумму, иначе бы Максу совсем плохо пришлось. Надо сообщить Гансу, что может повременить с уплатой последней, причитающейся Максу суммы, пусть она будет в резерве, на всякий случай.

Макс опустился в кресло: каким нарисовать доктора Геббельса? Мысленно прикидывал и так, и этак… Под ложечкой сосало — не от голода: курить хотелось!

Бросил в рот пару леденцов и, катая их языком за щекой, начал укреплять на мольберте подрамник с натянутым и загрунтованным холстом. Пока перед глазами зримо, почти осязаемо стоял образ Геббельса, причем в найденном ракурсе, хотелось немедленно набросать его углем, чтобы потом уж неторопливо, точно положить на холст краски…

В дверь долго и решительно позвонили. Макс с неохотой отложил уголь, вытер руки ветошью: «Может быть, из магазина?» Новый костюм, сорочки, шляпа, галстуки были уже доставлены, а пальто задерживали. Макс готов еще трое суток не появляться у Хельги, чем идти к ней в старом пальто, даст понять будущему тестю, с кем он имеет дело.

Отодвинул задвижку на круглом глазке, глянул: на плохо освещенной лестничной площадке стояла пожилая женщина, лицо ее скрывала тень от полей суконной зеленой шляпки. Макс открыл дверь, все еще предполагая, что это разносчица из универмага. Но когда включил в прихожей свет, то изумился:

— Фрау Кете?! Простите, но… «моей ли хижине такая честь?»

— Полно, Рихтер: цитировать Шиллера ныне небезопасно, да и жилище ваше менее всего напоминает хижину… Помогите-ка лучше раздеться.

Она поставила в угол полированную палку. Слова произносила затрудненно, с одышкой. Нелегко в ее годы лишний раз подниматься по крутым ступенькам, ведь и сама Кольвиц жила, как и Макс, на третьем этаже. Ее дом знали едва не все слушатели академии, но бывали в нем лишь самые смелые. Однажды вечером зашел и Макс. Он принес свои акварели. Сидел на стуле, положив ладони на прямо поставленные коленки, следил за каждым ее движением. Щуря глаза, она взглядывала на картоны и откладывала. Закончив, отошла к балконному окну, задумчиво покрутила обручальное колечко на безымянном пальце. Повернулась к своему полуслепому, больному мужу, сидевшему в кресле возле кафельной печи. Сказала негромко:

— Карл, этот юноша очень талантлив.

— Если твой диагноз верен, — Карл Кольвиц с улыбкой повел на нее и на обомлевшего от радости Макса тяжелыми стеклами очков. — Если это так, поздравляю вас обоих. Мы, немцы, нередко ошибаемся в оценке произведений, чаще меряем их на фунты и квадратные метры…

Он не терял чувства юмора и на пороге смерти. А художница подала Максу свою маленькую крепкую руку:

— Вы талантливый человек, Рихтер. Не распорядитесь своим талантом опрометчиво… Приходите…

Макс ушел от Кольвиц взволнованный. Несколько дней в его ушах звучал ее глуховатый голос: вы талантливый человек. Это сказала профессор Берлинской академии художеств, руководитель ее графической мастерской, преподаватель училища на Принц-Альбрехтштрассе, 8. Бывший руководитель. Бывший преподаватель бывшего училища. И — бывший член академии. При национал-социалистах Кольвиц отовсюду изгнали. В отместку за то, что выступала против них в предвыборной кампании 1933 года. Ирония судьбы, но в том самом здании на Принц-Альбрехтштрассе, 8 ныне разместилось ведомство господина Гиммлера…