Высшая мера - [13]

— «Лявониху» вам заграть, хлопцы? Сгопаете?

Айдар вспомнил вдруг, зачем они пришли. Вытащил из-за пазухи книгу.

— Чуть не унес обратно! Обещанный «Тихий Дон», пан Анджей.

Поляк бережно принял книгу, тяжелой ладонью погладил обложку.

— Дзякую, спасибо, — и глаза у него стали печальными, словно у больной птицы, как тогда, на свадьбе. Медленно прикоснулся ладонью к груди: — Вот тут, в середке, болит, ой как болит, панове. У меня ж за Варшавой пани Ядвига осталась, да панночка, доцурка моя… У зло́дия Гитлера остались! Чи живы…

Затишье установилось в комнатке.

На своем опрокинутом табурете Анджей качнулся к подоконнику и среди заготовок из корья выбрал одну незаконченную статуэтку. Щелкнул складным ножом, обнажив острое кривое лезвие, по-птичьи примерился одним глазом, потом другим. Мелкими тычками и надрезами стал выделывать что-то хитростное. Промеж его широко расставленных коленей на пол сорилась коричневая крошка, похожая на махорку. Говорил как-то Григорий, что заняться таким рукодельством насоветовал Анджею врач в госпитале: дескать, хорошо нервы унимает. Поначалу у Анджея не очень-то получалось — навыка не было, руки тряслись, — а теперь эвон как, будто картошку чистит! И голова перестала дергаться.

— И яка ж она, панове, слодка, жизнь мирная на родине! — вздохом нарушил молчание Анджей, не переставая ворожить над чуркой. Вздохнул так, точно с белым светом прощался. — Ранэк-рано встаю з мягкой перины и выхожу до скотины в сарай… На дворе зимно, а в сарае цепло, клевером да млеком пахнет, корова спокойно дышит, в закуте кабанцы хрюкают… Пока я вычишчаю навоз, пока задаю корм, моя жена Ядвига кофе варит, бигос готовит — то капуста з мясом… Войдзешь в дом, а уже доцурка моя, Густочка, поднялась: «Дзень добры, ойцец!» Я беру ее на руки… Завтракаем тихо, добже, Ядвига о правый локоть, Густочка — о левый… А пойдзем в костел — все нам низко кланяются, всем же и мы низко кланеемось. Все ж свои, всех же знаем! В костеле орган грает, старый ксендз служит… Впереди пан Ружецкий сидит с панночками да панычами, к молитве обрашчен… Богатый пан, шэсьсэт гектаров земли да ферма. А яки у него коровы, як бы ж вы знали! На всю Польшу порода. Обешчав мне пан Ружецкий: збирай злоты, Анджей, продам тебе телку в осень, бо вижу, моцно ты хозяйственный да грамотный человек… Да тут Гитлер-злодий!..

В горле Анджея копилась едучая слеза. Боль проступала из глаз, как кровь через бинт. Тяжело было смотреть на его сгорбленную фигуру.

Разгибаясь, Анджей меланхолично сдул со своего творения крошки, иглой приколол к нему шарик и выставил на «обгляд». Оживившиеся очи щурил оценивающе: добже ли сработано?

Айдар вместе с табуретом придвинулся к столу. Подвинулись поближе Костя с Григорием. Анджей догадливо снял с десятилинейной лампы стекло, ширкнул о коробок спичкой. Оказывается, давно стемнело, а они как-то не замечали сумрака, схоронившего углы комнаты.

При свете лампы в игрушке распознали знакомую личность. Нос и глазницы Григория обложило потом.

— Это же… Гитлер!

В ответ Анджей нехорошо захохотал. Он позвончел и, казалось, помолодел даже. Редко кто видывал поляка таким. «Зарадовался, сейчас пузыри начнет пускать!» — сопя, негодовал Костя. А тот услаждался, взирая на статуэтку.

— Добже, пан! Добже угадав! Это он, холера ясна!

Григорий, взяв статуэтку, оглядывал с осторожностью, как если бы ежа в руках держал. Из-под ножа Анджея родилось туловище зверя, а голова человеческая. Рот у фюрера немыслимо широко раззявлен, а челка съехала на бровь. Лапы волка (или овчарки) когтисто лежали на шаре, земном шаре.

— Сховай, спрячь, — негромко сказал Григорий, сжимая на коленях баян. — А еще лучше — сожги. От греха…

— Да, за такое… — Айдар многозначительно покачал головой.

— А вы докладайте! — с бесшабашно-злым вызовом вскрикнул Анджей, и губы его маленького женского рта стали тонкими, острыми. — Чи я боюсь?!

— Польское правительство спровоцировало немцев, — сказал Григорий, — захватили их радиостанцию, ну и поплатились за это. Бельгия и Голландия бомбили германский город Фрейбург — тоже поплатились! Я об этом читал. Може, не совсем так, а вот читал. Не надо огнем играть, пан Анджей…

Откуда было знать этим ребятам, что немецкую радиостанцию в городе Глейвиц захватили 31 августа прошлого года не поляки, а эсэсовцы в польских мундирах, что сами они были потом уничтожены для сокрытия следов провокации; что старейший университетский городок в земле Баден-Вюртенберг атаковали не бельгийские и голландские пилоты, а 51-я бомбардировочная эскадрилья немцев… Били своих, чтобы чужие боялись, чтобы потом безнаказанно бить этих чужих. Справедливо считал Анджей, что его родину предали и растоптали, но не знал он, в какой мере способствовали этому союзники — Англия и Франция. Лишь через многие годы прочтут его соотечественники слова повешенного фашистского генштабиста Альфреда Йодля, сказанные на Нюрнбергском процессе:

«Если мы еще в 1939 году не потерпели поражения, то это только потому, что примерно 110 французских и английских дивизий, стоявших во время нашей войны с Польшей на Западе против 23 германских дивизий, оставались совершенно бездеятельными».