Высотка - [19]
Я открыла сахарницу и жестом горниста, трубящего зарю, высыпала в рот все, что могло высыпаться. На столе образовались мини-барханы, за пазуху тоже попало. Слизывать со стола с полным ртом неудобно. Что же делать?
Мамин голос: Ася, иди скорей к нам, познакомься с сестренкой!
Я поплелась на зов. В прихожей стояла беленькая девочка и держала в одной руке такую же беленькую куклу, а в другой — лакированную сумочку. Настоящую, с металлической защелкой и карманом на молнии. Я никогда раньше не видела таких сумочек, и таких девочек, пожалуй, тоже. Она была тихая и серьезная, как одинокое летнее облако.
Здравствуй, Ася, сказала она. Это тебе. И протянула мне сумочку.
От неожиданности я открыла рот, потом поняла, что надо бы сказать спасибо, промычала что-то, сахар посыпался изо рта… Мама засмеялась — так, все ясно. Иди-ка приведи себя в порядок и возвращайся к нам.
Ниночка выросла, но осталась самой лучшей девочкой на свете. Закончила школу, приехала в Москву, поступила в институт, поселилась в общежитии на «Студенческой», а по выходным отсыпалась у нас, хотя я всячески мешала ей разговорами о главном. Главным было понятно что — личная жизнь, которой у меня на тот момент еще не было, но очень хотелось. Влюблялась я с завидной регулярностью, поэтому всегда было что обсудить. О себе Нинка почти не рассказывала, и когда она внезапно вышла замуж за такого же ясноглазого и рассудительного юношу, для меня это оказалось полной неожиданностью. Мне не сообщили!.. Я все проспала!..
Нинка и ее муж Руслан занимались чем-то вполне обыкновенным — ходили в пешие походы, плавали на байдарках, пели авторские песни, столь ненавистные нам, мальчикам и девочкам нет, обустраивали квартиру, что-то в ней вечно сверлили и красили, чистили картошку, выносили мусор, катались на лыжах, заводили детей, и все это легко, весело и позитивно, как говорил Гарик.
В его устах наречие «позитивно» звучало как приговор. Гарик с подозрением относился к норме, которая, по его мнению, не могла породить ничего стоящего. Ты посмотри, кипятился он, как устроено их, так сказать, бытиё. Сначала они вырезают снежинки, клеят фонарики, свои и чужие дети в кучу, полное помрачение ума, борода из ваты, косы из чулков и прочее, и прочее. Потом они едут за елкой, втаскивают ее в дом, обламывая по дороге все, что еще не обломали на базаре, наряжают ее тем, что под руку подвернется, поют, водят хороводы и играют в фанты. Дом в иголках, вода в ведре испарилась, игрушки оборвали. Наконец наступает весна и они выносят то, что осталось от елки — и снова детский праздник, или лето, или зима, или рождается очередной ребенок.
Погоди! — возмущалась я, не надо передергивать! Детей у них только двое, остальные племянники, соседи по лестничной клетке и по детской площадке. Да и эти двое, как мне кажется, незапланированное мероприятие. Близнецы все-таки, нарочно не придумаешь…
Ерунда, отмахивался Гарик, я уверен, что на этом они не остановятся. А жить-то когда, спрашивается? Ты меня извини, но я не согласен. У меня дома будет иначе.
Как же, не согласен… Что бы он ни говорил в полемическом задоре, получался гимн здоровой семье. Откуда у двадцатилетнего юноши мог взяться столь мощный инстинкт гнездования? Гарик иногда делился со мной матримониальными планами, мечтал вслух о том, как у нас с тобой будут дети. Я не могла взять в толк — какие дети? Его мечты постоянно натыкались на мое недоумение, но он не обижался. Ты еще маленькая и глупенькая, потом поймешь.
(Потом так потом — главное, что не сейчас.)
Гарик старался увязаться за мной, когда я ехала к Нинке, потому что это была точка отсчета, константа, не менее фундаментальная, чем постоянная Планка или число Авогадро. Но я его с собой не брала. У меня там была своя сахарница и свое раскладное кресло, сколько угодно «Битлз», теплый плед, тишина (иногда), одиночество (если находился свободный угол), горячий чай, глинтвейн, кусочек пирога с яблоками, умная книжка, глупая книжка… Короче говоря, у меня там было лежбище. И делить его ни с кем, даже с Гариком, я не собиралась.
Конечно же, в тот день я поехала к ней.
— Что-то не стыкуется у меня.
— Ты имеешь в виду сессию или?..
— И сессию тоже… Придется поступать по-новой, на другой факультет. Никому пока не говорила, и ты, пожалуйста, не говори.
Про «никому» приврала, конечно, чтобы сохранить эффект конфиденциальности. Я уже поделилась с Гариком и он, как ни странно, одобрил. Дал неожиданный совет: иди, говорит, на психфак. (Ой, а что это? Санитары, смирительные рубашки и палата номер шесть? Манипуляции общественным сознанием? Психотронное оружие? Тайны души и именины сердца? Девушка с психфака — чудовищно!.. нет, мне это не подходит!) По слухам, у них интересно, продолжал Гарик. Конкурс безумный, тебя должно зацепить, ты же у нас альпинист. Да, беру на слабо. Правда, там одни девочки, но меня это устраивает. Я не первый день думаю о твоем будущем и прихожу к выводу, что психфак подойдет. Если ты, конечно, не планируешь вернуться к своим фиоритурам…
Обругав Гарика, я тем не менее пошла в библиотеку и набрала психологических книжек. Оказалось, что психология молодая и перспективная псевдонаука, в которой еще ничего толком не сделано. Можно сказать, конь не валялся. В корифеях числился тот же Фрейд, что и сто лет назад. Почему человек стремится к смыслу, и что такое смысл, никто так и не установил. Определяется ли сознание языком или наоборот — лучше и не спрашивать. Но все-таки кое-что из просмотренного по диагонали действительно зацепило.
Завершнева Екатерина родилась в 1971 г., живет в Москве.Закончила факультет психологии МГУ им. Ломоносова, кандидат психологических наук, автор тридцати научных работ на стыке философии и психологии. Участник литературного объединения «Полутона». Публикации в журналах «Новое литературное обозрение», «Вопросы психологии», «TextOnly», «РЕЦ», «Reflect» и др.Автор книги «Сомнамбула» (СПб.: Лимбус Пресс, 2009).«Над морем» — первый поэтический сборник автора, в который вошли избранные стихотворения разных лет (1999–2008).Сегодня я жду от стихов не красоты и комфорта, а жизненных наблюдений, зафиксированной реальности, аналитического подхода.
Екатерина Завершнева счастливо соединяет в себе чувство языка, присущее любому настоящему писателю по праву рождения, с проницательностью профессионального психолога. Ее проза не похожа на тот масслит, которым завалены сейчас полки магазинов: здесь читателю нужно уподобиться золотоискателю, берущемуся из-под неподатливой земной коры извлечь на свет божий искрящийся металл. Читать «Сомнамбулу» трудно, но чем больше затрачено усилий, тем сильнее отдача: неленивому читателю эта книга расскажет о нем самом что-то такое, чего он никогда и не подозревал.
Читатель, вы держите в руках неожиданную, даже, можно сказать, уникальную книгу — "Спецпохороны в полночь". О чем она? Как все другие — о жизни? Не совсем и даже совсем не о том. "Печальных дел мастер" Лев Качер, хоронивший по долгу службы и московских писателей, и артистов, и простых смертных, рассказывает в ней о случаях из своей практики… О том, как же уходят в мир иной и великие мира сего, и все прочие "маленькие", как происходило их "венчание" с похоронным сервисом в годы застоя. А теперь? Многое и впрямь горестно, однако и трагикомично хватает… Так что не книга — а слезы, и смех.
История дружбы и взросления четырех мальчишек развивается на фоне необъятных просторов, окружающих Орхидеевый остров в Тихом океане. Тысячи лет люди тао сохраняли традиционный уклад жизни, относясь с почтением к морским обитателям. При этом они питали особое благоговение к своему тотему – летучей рыбе. Но в конце XX века новое поколение сталкивается с выбором: перенимать ли современный образ жизни этнически и культурно чуждого им населения Тайваня или оставаться на Орхидеевом острове и жить согласно обычаям предков. Дебютный роман Сьямана Рапонгана «Черные крылья» – один из самых ярких и самобытных романов взросления в прозе на китайском языке.
Можно ли выжить в каменных джунглях без автомата в руках? Марк решает, что нельзя. Ему нужно оружие против этого тоскливого серого города…
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
История детства девочки Маши, родившейся в России на стыке 80—90-х годов ХХ века, – это собирательный образ тех, чей «нежный возраст» пришелся на «лихие 90-е». Маленькая Маша – это «чистый лист» сознания. И на нем весьма непростая жизнь взрослых пишет свои «письмена», формируя Машины представления о Жизни, Времени, Стране, Истории, Любви, Боге.
Вызвать восхищение того, кем восхищаешься сам – глубинное желание каждого из нас. Это может определить всю твою последующую жизнь. Так происходит с 18-летней первокурсницей Грир Кадецки. Ее замечает знаменитая феминистка Фэйт Фрэнк – ей 63, она мудра, уверена в себе и уже прожила большую жизнь. Она видит в Грир нечто многообещающее, приглашает ее на работу, становится ее наставницей. Но со временем роли лидера и ведомой меняются…«Женские убеждения» – межпоколенческий роман о главенстве и амбициях, об эго, жертвенности и любви, о том, каково это – искать свой путь, поддержку и внутреннюю уверенность, как наполнить свою жизнь смыслом.
Новый роман Елены Катишонок продолжает дилогию «Жили-были старик со старухой» и «Против часовой стрелки». В том же старом городе живут потомки Ивановых. Странным образом судьбы героев пересекаются в Старом Доме из романа «Когда уходит человек», и в настоящее властно и неизбежно вклинивается прошлое. Вторая мировая война глазами девушки-остарбайтера; жестокая борьба в науке, которую помнит чудак-литературовед; старая политическая игра, приводящая человека в сумасшедший дом… «Свет в окне» – роман о любви и горечи.
Один из главных «героев» романа — время. Оно властно меняет человеческие судьбы и названия улиц, перелистывая поколения, словно страницы книги. Время своенравно распоряжается судьбой главной героини, Ирины. Родила двоих детей, но вырастила и воспитала троих. Кристально честный человек, она едва не попадает в тюрьму… Когда после войны Ирина возвращается в родной город, он предстает таким же израненным, как ее собственная жизнь. Дети взрослеют и уже не помнят того, что знает и помнит она. Или не хотят помнить? — Но это означает, что внуки никогда не узнают о прошлом: оно ускользает, не оставляя следа в реальности, однако продолжает жить в памяти, снах и разговорах с теми, которых больше нет.
Роман «Жили-были старик со старухой», по точному слову Майи Кучерской, — повествование о судьбе семьи староверов, заброшенных в начале прошлого века в Остзейский край, там осевших, переживших у синего моря войны, разорение, потери и все-таки выживших, спасенных собственной верностью самым простым, но главным ценностям. «…Эта история захватывает с первой страницы и не отпускает до конца романа. Живые, порой комичные, порой трагические типажи, „вкусный“ говор, забавные и точные „семейные словечки“, трогательная любовь и великое русское терпение — все это сразу берет за душу.
Великое счастье безвестности – такое, как у Владимира Гуркина, – выпадает редкому творцу: это когда твое собственное имя прикрыто, словно обложкой, названием твоего главного произведения. «Любовь и голуби» знают все, они давно живут отдельно от своего автора – как народная песня. А ведь у Гуркина есть еще и «Плач в пригоршню»: «шедевр русской драматургии – никаких сомнений. Куда хочешь ставь – между Островским и Грибоедовым или Сухово-Кобылиным» (Владимир Меньшов). И вообще Гуркин – «подлинное драматургическое изумление, я давно ждала такого национального, народного театра, безжалостного к истории и милосердного к героям» (Людмила Петрушевская)