Высоко в горах - [2]

Кам и вправду постарел. Всего только и поднялся по лестнице, а колени уже дрожат от усталости. Прежде, бывало, целый день гоняет оленя по лесу, у зверя ноги дрожат и слабеют, его же, Кама, ноги, словно выточенные из железного дерева, твердо ступают по земле. А нынче…

Товарищи говорили: «Кам, ты уже стар и слаб здоровьем!» Но Кам их не слушал. Революция еще не кончилась. Как же ему покинуть ее ряды? Товарищи ругали Кама. Ругают — ну и пусть ругают, он все равно останется с Революцией до конца.

Старик ведь не уходит, а он куда старше Кама. Потом товарищи дали Каму задание: «Кам, ты должен вернуться в горы и там, у себя, делать Революцию. Пусть Революция придет и в вашу общину. Всюду, где людям еще плохо, нужно делать Революцию». И тогда Кам возвратился.

Десять лет прошло, и Кам вернулся проводить Революцию в общине мео, ютившейся на вершинах гор. Дожди приходили, уходили и возвращались вновь, как верный, никогда не обманывающий друг. В волосах Кама заблестели серебряные нити, их становилось все больше и боль-ню. Но Кам по оставил Революцию. Он стал председателем общины. И вот однажды, тоже во время дождей, загрохотали пушки внизу, у Футхонга и близ перевала Зианг[2]. Кам возглавил колонну народных носильщиков[3] мео.

Лупа ушла, и родилась новая луна, покуда носильщики мео воротились восвояси. Не хватало только одного человека — племянника Кама. Все эти десять дней он даже рта не раскрыл и не сказал Каму ни слова. Но Кам видел: племянник что-то замышляет, и вид у него хмурый, неприступный. Кам сказал себе: «О чем это он так задумался? Почему не распевает больше свои песни и даже шутить перестал? А ведь, бывало, пел так, что сердца девушек мео загорались огнем. Может, он нал духом? Я вскормил и взрастил его, а он меня позорит!..»

Однажды утром племянник сказал Каму:

— Дядя, я все решил, я ухожу делать Революцию.

— Народные носильщики тоже трудятся для Революции.

— Нет, я пойду делать Революцию вместе с солдатами.

И ушел.

Вот когда Кам почувствовал, что он одинок, и нет у него ни родных, ни близких. Кам вырос, словно одинокое дерево на лугу. Без отца и без матери. И племянник Кама тоже рос без родителей. Едва он родился на свет, как сразу же осиротел. Кам кормил его, растил, а сам позабыл и жениться. Потом Кам ушел за Революцией. А когда вернулся, снова стал жить вместе с племянником. И вот теперь племянник ушел. Кам опять как одинокое дерево среди диких трав. Когда Кам возвращался с фронта, он шагал по беловатым кручам перевала Кеоко и думы его были тревожны, как никогда. Он то грустил и печалился, потому что племянник покинул его, то радовался: ведь парень будет солдатом Революции, а много ли их среди мео? Мысли Кама метались, словно ручей, когда, наткнувшие!. на завалившие русло каменные глыбы, он ищет выхода и наконец поднимается, заливая берега.

Вскоре Кам стал еще и партийным секретарем Налыонга. Дел сразу прибавилось: тут тебе и снабжение солдат, и партсобрания в уезде, и расширение производства…

Дожди приходили, дожди уходили и возвращались снова…

И вот в один прекрасный день племянник вернулся. Он сказал:

— Знаешь, дядя, врагам пришел конец. Теперь я буду работать для Революции здесь, в нашей общине.

Он стал связным уезда. Его назначили связным, потому что в армии он научился грамоте. И ум у него был светлый, как и раньше. Он свободно читал любые газеты и документы.

— В этой бумаге, — говорил он Каму, — написано: «С уважением направляем товарищу Ли А Фу, восемнадцатого апреля тысяча девятьсот пятьдесят восьмого года. Уездный Исполнительный комитет почтительно приглашает Вас…» Вот газета для Ло Ван Нама. Запомнил? Видишь, передовая статья: «Американские империалисты продолжают вмешиваться…»

Взяв в уезде почту, он обходил все общины. Каждый раз, когда вспоминали о нем, Кам говорил:

— Этот товарищ — уездный работник. Он всегда очень занят. У нас в уезде ни больше ни меньше как двадцать четыре общины, и у каждой свое название. И он любое название может прочесть без единой ошибки.

Посмотрев надпись на конверте, связной тотчас отправлялся в ту общину, где находился адресат. А ведь до ближайшей общины было тридцать километров, да еще приходилось перебираться самое меньшее через два перевала. Ничего не скажешь, парень — отличный ходок, любая дорога ему нипочем. Во время дождей вода поднималась и выворачивала такие деревья, что и впятером-то не обхватить, а он все равно умудрялся переправиться через поток. Случалось, влезал на высокое дерево и перепрыгивал на другое, как обезьяна. Мог за один переход отмахать километров двадцать по горным тропам — лошадь и та не прошла бы больше. Каму он говорил:

— Придет время, Партия пришлет машины, они пробьют горы и проложат дорогу. Тогда уж я буду развозить почту на велосипеде.

А Кам отвечал, улыбаясь:

— Ишь ты, размечтался…

Но был у племянника один серьезный недостаток. Скорее всего, в уезде ничего об этом не знали. Кам-то, конечно, знал, но ему было жаль парня, и он все не решался отругать его. По весне связной всегда плохо работал. Едва на склонах гор, утопавших в белом тумане, распускались лиловые цветы, связной задерживался в дороге, будто цветы эти цеплялись за его ноги и не давали ему прохода.