Высочайшая бедность. Монашеские правила и форма жизни - [48]

): поэтому бытие актуального пользования означает его становление, и, наоборот, его становление означает его бытие. Следовательно, неверно, что актуальное фактическое пользование (usus actualis facti) никогда не существует в природе, ведь в противном случае на том же основании следовало бы сказать, что в природе никогда не случается (fieret – становится) фактическое пользование, поскольку, раз его бытие является его становлением, тогда то, что является его становлением, раз оно никогда не есть в природе, также никогда не случается в природе (si numquam est in rerum natura, numquam fit in rerum natura), что абсурдно и ошибочно» (ibid., p. 348).

Пользование предстает здесь как некое сущее, состоящее из времени, чья мыслимость и существование совпадают с мыслимостью и существованием времени:

Если пользование, поскольку оно не есть, также никогда не может иметься, то на том же основании и время – которое есть не в большей степени, чем фактическое пользование, – не может иметься. Но тогда было бы ложным то, что мы читаем в Екклесиасте (3:1): «У всего имеется время»257 (ibid.).

В отличие от Бонаграции, Оккам определяет гетерогенность и первичность пользования по отношению к праву в форме сущностного отличия простого акта пользования (actus utendi) от права пользования (ius utendi). Различив в начале своего Opus nonaginta dierum258 четыре значения термина usus (пользование как нечто, противопоставленное fruitio259; пользование в смысле привычки; пользование как акт использования внешней вещи – actus utendi re aliqua exteriore; и пользование в юридическом смысле, то есть право использовать чужие вещи, за исключением их субстанции), он решительно отождествляет францисканский usus facti с простым актом пользования чего-то: «Они (францисканцы) определяют фактическое пользование как акты использования, такие как обитание, поедание, питие, езда верхом, ношение одежды и тому подобное (actus utendi re aliqua exteriori, sicut inhabitare, comedere, bibere, equitare, vestem induere et huiusmodi)» (Ockham, p. 300). В том же смысле Ричард Конингтон проводит различие между правом и applicatio actus utendi ad rem260, которое само по себя является «только естественной вещью» и как таковое не является ни справедливым, ни несправедливым: «ведь лошадь применяет actus utendi к вещи, и, однако, ее акт не является ни справедливым, ни несправедливым» (Riccardo di Conington, p. 361).

Различие между usus facti и usus iuris совпадает у Оккама с различием между чистым фактическим осуществлением некоей жизненной практики и правом пользования, каковое, напротив, всегда является «определенным позитивным правом, установленным человеческим порядком, посредством которого некто имеет полномочия и правоспособность пользоваться вещью другого, за исключением ее субстанции» (quoddam ius positivum determinatum, institutum ex ordinatione humana, quo quis habet licitam potestatem et auctoritatem uti rebu alienis, salva rerum substantia – Ockham, p. 301). В этом отношении налицо радикальная гетерогенность права и акта: «В каком бы значении ни брать выражение usus iuris, оно всегда означает право и никогда акт пользования. Так, если кто-то сдает дом для проживания, то имеет на него usus iuris, даже если в настоящее время в нем не проживает; iuris здесь добавляется, чтобы отличить его от usus facti, который есть акт, совершаемый по отношению к внешней вещи» (ibid., p. 302).

ℵ Исходя именно из этого строгого отделения собственности от пользования такие исследователи, как Мишель Вилле261 и Паоло Гросси262, попытались обнаружить у самих францисканцев начала современной теории субъективного права и чистой теории собственности, понимаемой как actus voluntatis. Однако не следует забывать о том, что определение права собственности как potestas у Оккама и определение собственности как uti re ut sua и воли к владению как в трактатах, опубликованных Делормом, так и у Ричарда Конингтона и Бонаграции были сформулированы только для того, чтобы обосновать отдельность и автономность пользования и легитимировать бедность и отказ от любого права. Теория субъективного права и dominium разрабатывалась францисканцами, чтобы опровергнуть или, скорее, ограничить власть позитивного права, а не для того – как, судя по всему, считают Вилле и Гросси – чтобы обосновать его абсолютность и суверенность; тем не менее, именно по этой причине так же несомненно и то, что им нужно было определить его подлинные свойства и автономность.

3.6. Возможно, нигде двусмысленность францисканского жеста в отношении права не проявляется с такой очевидностью, как в вопросе Оливи Quid ponat ius vel dominium263. Поскольку для Оливи речь идет о том, чтобы ответить на вопрос, прибавляет ли собственность или королевская и клерикальная юрисдикция что-то реальное (aliquid realiter addant) лицу, которое их осуществляет, – или вещам и лицам, по отношению к которым они осуществляются, – и, кроме того, прибавляет ли значение в акте что-то реальное к субстанции знаков и означаемых вещей, то можно сказать, что эта quaestio