Высочайшая бедность. Монашеские правила и форма жизни - [28]

В данной перспективе «Правило Учителя» дает некоторые образцовые указания. Уже в прологе, доводящем модель фикциональной устности до пароксизма, отменяются и становятся почти неразличимыми границы между устностью и письмом. Он открывается с апострофы, чья структура даже грамматически настолько сложна, что комментаторы, хотя и отмечая ее своеобразность, предпочитают ее проигнорировать:

O homo, primo tibi qui legis, deinde et tibi qui me auscultas dicentem, dimitte alia modo quae cogitas et me tibi loquentem et per os meum deum te convenientem cognosce. «О человек, (говорю) вначале тебе [дательный tibi, судя по всему, подразумевает dico], кто (меня) читает, затем и тебе, кто меня, говорящего, слышит, оставь же другие свои мысли и меня, тебе говорящего, и через уста мои Бога, к тебе обращающегося, познай» (Vogüé 2, I, p. 288).

Кто здесь говорит? Идет ли речь о самом правиле – что кажется более вероятным – или, как, судя по всему, думает Вогюэ, о его авторе, – в любом случае отношение между устностью и письмом здесь и в самом деле невозможно распутать. С одной стороны, первичность письма несомненна, поскольку текст обращается к читателю (tibi qui legis), а в следующем абзаце дейктически отсылает к самому себе как к письму: «Поэтому, о слушатель, слушающий меня говорящего, знай, что не через мои уста, но посредством этого писания (per hanc scripturam) говорит Бог…». Но с другой – письменный текст, таким образом оказавшись en abîme136 внутри себя самого, причудливым образом говорит и отсылает не только к читателю, но и к слушателю (deinde et tibi que me auscultas dicentem). А еще чуть дальше тот, кто, говоря, тем не менее, предполагал читателя, представляет себя в качестве того, кто будет читать вслух «это писание» (hanc scripturam quam tibi lecturus sum – ibid., p. 292; очевидно, что имеется в виду текст правила).

Если идентичность адресанта, разделенная между письмом и речью, оказывается неразличимой, то не менее проблематичной представляется идентичность того, к кому обращаются как к homo. В самом деле, он так же раздваивается на читателя и слушателя и может обрести свое единство только как адресат «этого писания» и «этого правила» (haec regula – ibid.), которое он должен верно соблюдать.

2.3. Тем не менее в тексте правила есть один пассаж, который, возможно, содержит ключи ко всем этим загадкам, и, кроме того, позволяет определить консистентность и собственную природу правила. Речь идет о главе 24, озаглавленной De ebdomadario lectore ad mensas, «О еженедельном чтеце во время трапезы». Правило здесь гласит, что в любое время года, как летом, так и зимой, «когда принимают пищу в шестой или в девятый час, один из наставников137 по очереди в течение недели будет читать [текст правила]» (ibid., II, p. 122). Как сразу же уточняет текст, речь идет о lectio continua, то есть о чтении, которое возобновляется каждый день с того момента, где было прервано: «(Чтец) читает каждый день правило это (regulam hanc), оставляя ежедневно знак, до какого места дочитал, чтобы, продолжаясь изо дня в день (sequenter cottidie), все было прочитано полностью и чтобы по истечению недель можно было закончить и потом начать чтение сначала» (p. 126). Правило уточняет, каким образом чтец приступает к исполнению своей обязанности («тогда вслух сообщает, что ему предстоит читать и говорит: молитесь за меня, мои господа, ибо я на неделю приступаю к чтению за трапезой»), как он должен читать – неспешно (non urguendo) и таким образом, чтобы слушатели могли ясно расслышать то, что правило указывает им делать.

Как несложно представить, это означает, что с необходимостью наступит момент, когда чтец, достигнув главы 24, прочитает отрывок, предписывающий ему каждый день читать правило. Что произойдет в этот момент? Если, читая другие места правила, чтец исполняет предписание читать, но не совершает то, что текст предписывает ему делать, в этом случае чтение и приведение правила в действие совпадают без остатка. Читая правило, предписывающее ему читать правило, чтец ipso facto138 перформативно исполняет правило. То есть его lectio реализует образцовый акт высказывания правила, совпадающий с его исполнением, – акт соблюдения, ставший неотличимым от приказа, которому он подчиняется.

Диалектика между устностью и письмом здесь достигает своего завершения: есть письменный текст, но в действительности он живет только посредством своего чтения. Именно это подсказывает правило чуть дальше, в важном добавлении определяя ежедневное чтение правила как in usu mittere139 (nam cum cottidie in usu ipsa regula mittitur, ex notitia melius observatur140 – p. 130). Правило предполагает предшествующее ему письмо, но речь идет о письме, которое само по себе инертно, и оно должно быть «введено в пользование» посредством чтения. Текст еще раз говорит об этом дальше, рекомендуя находящемуся в пути монаху читать, а если для этого нет возможности, то, по крайней мере, прибегать к meditatio, рецитации по памяти, «чтобы каждый день воздавать правилу то, что ему причитается» (ut cottidie regulae reddat quod suum est