Выруба - [44]

— Через полгода ты поймешь, кто там круче Вовы.

— Не сомневаюсь. Знаешь, почему я здесь с тобой?

— Почему?

— Потому что я ни разу не видел, как ты бьешь молодых. Драться нам с тобой приходилось, помнишь — с чурками из стройбата? Но молодых я не видел, как ты пиздишь.

— А я их и не пизжу. Я им словами всё объясняю. Ты сам-то хоть раз кого-нибудь бил?

— У меня ещё всё впереди — ещё полгода. Наверняка кого-нибудь уебу.

— Не обольщайся. Бьют — на котловской. Деды, если это деды, а ни Чавы, которых долбили всю службу, а потом они отвязываются на пацанах, никого не трогают — незачем. Всё на словах объяснить можно — люди понимают, а кто не понимает — есть котлы — ты им только скажи, они загрызут.

— Ты хоть раз котлов на кого-нибудь уськал?

— А на кого мне их было уськать? На тебя что ли? Или на Шайбу? Или на Мамонта? Вы и так всё понимали — хули уськать — не поняли бы, я бы сам вам по тыкве дал — сразу бы всё поняли.

— Во-во! Расскажи мне, классно быть дембелем?

— Как я тебе расскажу? Дослужишь — сам поймешь. Я что-то замерз — пошли в казарму. Буди Мамонта — опять спит слоник.

Шайба столкнул ногой Мамонта со скамейки на скрипучий песок, на что тот отреагировал по-своему:

— Такое ощущение, что здесь кому-то зубы жмут.

— Пошли домой, слоник, — сказал Шайба. — А то ты своим храпом всю дивизию разбудишь.

— Всю дивизию я раз буду! — парировал Мамонт, отряхнулся, показал Шайбе кулак, и все пошли в казарму.

Вова Перов уже проветрил в каптерке, налил, и ждал ребят, трынькая на гитаре. Когда все пришли и выпили, Вова задал Акиму, мучающий его вопрос:

— Аким, я не понял, как тебя Утаганов выпустил?

— Чего ты не понял, котелок? — спросил Леха Павлов.

— Я не понял, почему Утаганов, если, как говорит Аким, его заметил, то выпустил?

— Расскажи Аким, кто такой для тебя капитан Утаганов, — попросил Лёха. — А ты слушай, балбес, и мотай на ус — может, пригодится. Посмотри на его погоны — заслужишь такие же через полгода? Если не уверен — тогда слушай, — посоветовал Лёха Перову.

Аким затянулся.

— Весёлая была история, Вова. Сколько я тогда отслужил? — неделю, наверное. Нет — дней десять — где-то так. Уже писарем был. И вот утром как-то капитан Калачников говорит:

— Если я тебя в командировочку отправлю на пару дней домой, сможешь привести ватман, бумагу для машинки, кальку и всего такого?

— Смогу, — отвечаю я, и ушам своим не верю.

— Но предупреждаю, солдат, — вернуться нужно точно в срок. Заболел там, с мамой плохо — это не пройдет. Подведешь — больше в отпуск ни разу не поедешь. Понятно?

— Так точно.

— Ну, вот и договорились.

И дает мне командировочное — до двадцать четвертого мая. А сегодня — двадцать первое. А мне ещё работу нужно доделать. Я спрашиваю:

— А эту работу мне потом доделать?

— Нет, — говорит, — как доделаешь — так и домой. Не успеешь — считай, съездил.

А работы там дня на три, если по нормальному — «простынь» во весь пол, и всё это нужно написать в туши и мелким шрифтом. Что делать? Делать нечего — понял. И я взялся за работу. Не знаю, как, но к ночи я все сделал. Всё! Осталось дождаться утра — и на поезд. Домой.

Уставший, весь в туши, прихожу в казарму часов в одиннадцать — двенадцать. А там шалман — котлы гуляют. Что-то там отмечают. Вся казарма на ушах. Я, пытаясь не привлекать внимания, пробираюсь в расположение своей роты, показываю Лехе командировочное и говорю, что завтра домой.

— Отлично! — отвечает пьяный Лёха. — С тебя причитается.

— Согласен — привезу.

— Нет, не привезу — сегодня надо выставиться.

— А где взять-то ночью?

— Думай, солдат.

Вот те раз? Думай! Думай — не думай — взять негде. Хожу, гоняю. Смотрю, батальон гонца снаряжает в самоволку за выпивкой. Я подхожу к Заларинскому и говорю:

— Николай, я денег дам — пусть твой парень мне тоже пузырь возьмет.

— Чё, совсем охуел, маланец? — спрашивает меня Коля. — Мужики! — Обращается он к пьяной толпе котлов своего батальона. — В Роте Связи молодые совсем обурели — целый Котел Советской Армии идет за бухлом, а молодые Роты Связи ему задания дают водяры купить!

И зло, и сильно хватает меня за воротник, и притягивает к себе:

— Тебе, чё — еблище разнести?!

И вытягивает руку, а я всё на ней вишу. «Конец мне! Перегнул! — думаю я, и понимаю, что с разбитой мордой меня в отпуск точно не отпустят. — Плакала моя командировка на Родину!» Хорошо, Леха это дело засек и вписался:

— Коля, — говорит и хватает Колю за уже полетевший кулак. — Коля! Пацан завтра в отпуск едет — выставляется.

Коля, хоть и тугодум деревенский, но сразу просек, что к чему:

— О, это другое дело! — отпустил меня, поправил мне воротник и говорит: — Тогда с ним вместе иди — котлы тебе выпивку таскать не будут. На первый раз — прощаю!

Делать нечего — собираюсь, и в путь.

По дороге, мне парень объяснил, что идем мы к какой-то бабе Груни за бражкой — другого сейчас не достать. «Ну, за бражкой — так за бражкой» — мне, какая разница — лишь бы принести, поставить.

Пришли к бабе Груне, купили. Она ковшом из фляги нам в банку налила, всё не вошло, и то, что в ковше осталось, мы выпили — не пропадать же добру. Тем более что оплачено.

На обратном пути, проходя мимо бетонных плит, уже возле забора части меня кто-то хватает сзади за воротник и валит на землю. Патруль. Летёха и два солдата. Напарника моего тоже поймали. Банку разбили — бражкой воняет. И поволокли нас «пьяных» в комендатуру. «Вот тут-то точно всё! — подумал я. — Плакал мой отпуск! Теперь я залётчик. Завтра доложат Калачникову, что меня пьяного поймали в самоволке с бражкой — вылечу из Штаба и превращусь я, черт знает во что, потому что жить теперь спокойно Калач не даст — подвел!» И стало мне так грустно, но что делать — будем служить, как все — начнем с гауптвахты.