Вырождение. Литература и психиатрия в русской культуре конца XIX века - [109]

соответствующие двум вышеописанным смысловым граням, которые возникают в результате соединения теории вырождения с концепцией борьбы за существование в психиатрическом дискурсе эпохи. Как и в Европе в целом, в России первая модель развивается в рамках литературы натурализма. Роман о вырождении золаистского направления теперь нередко сосредоточивается на социально-экономической борьбе за существование как явлении современности, используя дарвинистские объяснительные модели[1159]. Особое место в этом контексте, к которому принадлежат произведения таких писателей-натуралистов, как П. Д. Боборыкин и И. Н. Потапенко, занимает роман Д. Н. Мамина-Сибиряка «Хлеб» (1895). Прибегнув к типичному для себя художественному воплощению принципа reductio ad absurdum (гл. III.3), Мамин-Сибиряк отказывает биомедицинскому нарративу борьбы за существование в возможности адекватного постижения капиталистических процессов, хаотичных и управляемых случаем, в хлебородных районах Западной Сибири (гл. VII.2). Протоевгеническая грань дарвинизации вырождения, связанная c идеей ослабления естественного отбора, находит отражение в творчестве А. П. Чехова, который, основываясь на пристальном прочтении «Происхождения человека», инсценирует в повествовании дарвиновскую двойственность и парадоксальность, но вместе с тем и заложенные в книге английского ученого имагинативные возможности (гл. VII.3).

VII.2. Антидегенеративные эксперименты и капиталистическая борьба за существование. Сведение натуралистических нарративов к абсурду в романе Мамина-Сибиряка «Хлеб»

Социальный роман «Золя русской литературы»[1160] Д. Н. Мамина-Сибиряка (гл. III.3 и V) «Хлеб» (1895) явился важнейшим вкладом в натуралистическую трактовку слияния теории вырождения с концепцией борьбы за существование. При этом писатель опирается на антимодернистскую интерпретацию этого соединения, согласно которой, как было показано в главе VII.1, борьба за существование выступает воплощением мощных процессов модернизации, а вырождение – их непосредственным следствием. Тем самым Мамин-Сибиряк вновь вписывает себя в европейскую натуралистическую традицию того времени, в которой борьба за существование играет роль masterplot, лежащего в основе художественного мира in toto.

Особенно широко нарратив о борьбе за существование используется в немецком социальном романе 1880–1890‐х годов для создания «сентиментального» рассказа о социальной модернизации. Если прибегнуть к терминам ранней немецкой социологии (Фердинанд Тённис, Георг Зиммель и др.), соответствующие процессы изображаются как утрата «общности», исконной и органичной, и как дифференциация абстрактно-механических социальных отношений («общества»). Действительность, моделируемая в рамках эпистемологической повествовательной системы натурализма (гл. II.2 и III.1) такими авторами, как Конрад Альберти, Макс Кретцер, Феликс Холлендер, Курт Гроттевиц и Вильгельм фон Поленц, выступает уровнем манифестации фундаментального субстрата, ведущим принципом которого является борьба за существование. С одной стороны, перевод этой глубинной структуры в нарративные категории приводит к формированию антагонистической системы персонажей, включающей два противоположных человеческих типа: людей сильных, наделенных способностью приспосабливаться и выживать, и слабых, обреченных на гибель. С другой стороны, художественное действие следует логике борьбы за существование, принимающей в повествовании форму двух взаимодополняющих, строго заданных с самого начала процессов: победного шествия нового и отмирания старого. Нарратив о борьбе за существование, по сути своей элементарный, сводит общественную модернизацию к единственному главному процессу, механически обусловливающему любые формы развития, прежде всего социально-экономического[1161].

Как и в случае с теориями наследственности и вырождения, художественное освоение писателями-натуралистами концепции борьбы за существование тоже обнаруживает лингвистически-языковую сторону этой «биологической универсалии», конститутивная аналогическая структура которой усиленно подчеркивается путем инверсии двух семантических полей метафоры. Проведенная Дарвином аналогия между законами природной жизни («эволюция») с законами жизни социальной («борьба») в литературе натурализма принимает обратное направление. Предполагаемый естественный закон эволюции теперь проявляется на уровне социальных процессов. Осуществляемая здесь «натурализация» метафоры распространяется и на то семантическое поле, которое первоначально служило ей в качестве improprium.

Русская литература натурализма 1880–1890‐х годов тоже использует эту нарративную форму борьбы за существование для изображения социальных процессов модернизации. Развитие в России капитализма, осмысляемое как дарвинистская struggle for existence, и возникшие в результате этого психопатологии служат предметом ряда натуралистических романов П. Д. Боборыкина, таких как «Китай-город» (1882), «Василий Теркин» (1892), «Перевал» (1894) и «Тяга» (1898)[1162], а также И. Н. Потапенко, например романа «Смертный бой» (1897)