Выпьем за прекрасных дам - [2]

Будущему священнику обязательно надо петь, помнится, сказал он тогда. Без голоса как служить будешь? Так что выпьем-ка, будущий собрат во священстве, и пускай у нас никогда не пересыхает горло!

Да, Аймер всегда радовался успехам своего младшего брата! Поправлял его с любовью, не обидно; был готов тратить краткие часы сна, поясняя ему что-нибудь непонятное — тому особенно трудно латынь давалась, а Аймер на ней говорил не хуже, чем на родном окситанском… Только вот теперь, после того как совет вынес решение о назначении нового проповедника, Аймер толком радоваться не мог, как ни старался.

Желанная корона, венец проповедника обходил его уже не в первый раз. Уже четыре с лишним года прошло со времени его первого и единственного назначения, увенчавшегося ужасным провалом. Аймер давно отбыл свою епитимию, о произошедшем никто не вспоминал и не напоминал ему, кроме маленького белого шрама через правую бровь. Однако его кандидатуру с тех пор не предлагали ни разу, ни единого разу, ни в далекие пути, ни в приходы Тулузы, ни даже на собрания братьев! Проповеднический зуд одолевал Аймера так сильно, что он порой тайно ото всех записывал удачные мысли и выражения, готовя сборник проповедей на тот день, когда ему наконец дадут показать себя; у него накопилась уже целая книжица, которую Аймер держал на дне сундучка, под богослужебными и учебными томами, в самом низу. Слушая проповеди братьев, он невольно сравнивал себя с ними, ища, где бы он мог сказать лучше, где — привести другой пример, а где ввернуть нравоучительное толкование вместо аллегорического…

Гальярд был рад, что назначил его магистром новициев, и намеревался надолго утвердить его в этом служении: назначение давалось Аймеру, он наконец нашел выход своему природному дару лидерства и природной же общительности. Наставлял он молодых как старший брат, легко и весело; когда случалось в доме вино — засиживался с ними по вечерам за бутылкой, разговаривая про призвание, расспрашивая о жизни, сочувствуя и давая советы. Наказывал их тоже как-то по-свойски, так что никому не приходило в голову обидеться; при нем монашеское послушание становилось радостной игрой. В учебе он также помогал нуждающимся, обладая даром не только понимания, но и разумного объяснения предмета. Можно сказать, Аймер был счастлив своим назначением, и ребята его любили, жить бы да радоваться — однако ж нет… «Будет, будет милосердие!» — гудел Аймер вместе со всеми на капитуле, а сердце его горело изнутри черной желчью, проклятой завистью. Никогда не буду я счастлив, думал он, улыбаясь вместе со всеми и мечтая оказаться отсюда подальше и разбить об стену что-нибудь тяжелое. Такой вот я бедный, проклятый Богом человек, презрение меж людьми и поношение в народе. Мой удел — только смотреть, как счастливы другие, те, кого я же сам и воспитал… Им — пути апостольские, а мне — роль няньки, старухи-служанки, которая моет и одевает будущих рыцарей. Вырастут и не вспомнят. И правильно — чего ж вспоминать, никчемный я, брат Аймер, человек. Пришел в Орден Проповедников, чтобы никогда не проповедовать.

Брат ризничий попросил слова и сказал, что Антуана было бы неплохо рукоположить перед назначением, для служения хорошо. Гальярд, подумав, возразил, что, по его мнению, становиться священником тому еще рано, не силен он в литургике. А для служения уместно с ним будет послать социем брата-священника, чтобы тот и мессы служил, и исповеди слушал; Антуан благодарно закивал, услышав, что хотя бы эта честь на него так неожиданно не свалится. Впрочем, злорадно ухмыляясь, сказал Гальярд, предлагается обсудить, не рукоположить ли брата Антуана в диаконы; тогда он сможет социю прислуживать, и вот это в самом деле будет для миссии очень уместно. Да и благодать первой степени священства станет ему, так сказать, светильником ноге и светом на пути.

Кандидатуру нужно утвердить провинциалу, сказал Гальярд, но с этим особых трудностей не будет; однако Антуану все же лучше немного подготовиться, чтобы не опозорить свой монастырь. Антуан, красный от смущения и радости, обещал не посрамить. Аймер раздумывал, не притвориться ли ему, что болен животом, и не попроситься ли срочно выйти по нужде. В этих-то раздумьях он и встретил радостный взгляд Антуана; его коричневые, как у собаки, глаза до того внимательно уперлись в Аймеровы, что наставник новициев все-таки предпочел встать, будто невольно потирая живот, и смущенно улыбаясь похромать к выходу.

До нужника было далеко — после очередной реконструкции, которая еще не вовсе завершилась, все в Жакобене малость перепуталось. Прямой выход к кухням через монастырские помещения еще не доделали; нужно было из капитульной залы пройти по коридору мимо келий братьев-клириков, а дальше через северный клуатр, минуя часовню лазарета. Аймер в пути по пустому дортуару задумчиво вел кулаком по шершавой стене, стараясь заглушить болью голос греха. Выйдя наружу, с отвращением глянул на зеленую траву внутреннего двора: грешнику весь Божий мир служит упреком. На пороге кухни, откуда слышались голоса братьев-конверзов, сцепил кисти рук и спрятал в рукавах, скрывая ободранные в кровь костяшки. Везде можно наткнуться на людей, когда так хочется побыть одному! Работы над монастырем шли не переставая; совсем недавно благочестивые миряне пожертвовали проповедникам две тысячи су, и на эти деньги здание гостиницы и рефектория перекрывали черепицей вместо гонта. Трудились также над новыми воротами, над стеной, отделяющей монастырские здания от школы для мирских учеников; заложили новое кладбище на подаренной земле… И везде суетятся люди. Не монастырь, а муравейник какой-то, нигде не останешься в покое! Работы невпроворот. Братья-сотрудники рук не покладали, и муниципальные каменщики тоже целыми днями возились у недостроенных зданий, когда находилось, кому за это платить.