Выбор оружия - [6]

Анг покачал головой.

— Только веря, что наше дело справедливое, мы можем надеяться на успех. Требовать, чтобы люди сражались с сомнением в душе, то же самое, что приказывать стрелять из сломанного ружья. Это ошибка.

— Возможно.

— Отказ пользоваться всеми возможными средствами в справедливой борьбе тоже ошибка.

— Все должно идти на пользу, — повторил Кирин. — Но использовать — значит сохранить. Сделать частью того, что мы строим. Ничто не должно быть потеряно.

Анг внезапно повернулся к Теку.

— Ты понял, о чем он говорит?

— Так, слова…

— Тебе они понятны?

Тек пожал плечами и продолжал чистить разобранный пулемет.

— Он тебя не понимает, — бросил Анг Кирину, — и я не понимаю. А то, что непонятно людям, которые борются, бесполезно и для целей, ради которых идет борьба. Этого ты не станешь отрицать?

— Я не отрицаю, что могу ошибиться. Может быть, я ошибаюсь и когда говорю, что все в мире полезно. Но даже эта ошибка, — сказал он с доброй улыбкой, — тоже может принести свою пользу.

— Ты безнадежен!

Фрир слишком хорошо знал, как опасна кажущаяся небрежность в голосе Анга. Надо предупредить друга, чтобы был поосторожнее. Фрир чувствовал себя виноватым: ведь из-за него столкнулись эти двое.

Он не был уверен, что вполне уловил мысль Кирина, зато Анга понимал отлично. Только, пожалуй, теперь ему не нравилось то, что он понимал. Когда Фрир вернулся сюда, ему казалось, он твердо знал, какие берет на себя обязательства и какую ответственность. Но, видно, он не подумал о том, что придется отвечать и за те действия, на которые в отчаянье могут решиться такие, как Анг. Да к тому же в этой духоте, в забитом листвой воздухе, спорить было невозможно. И вообще, какие могут быть споры в атмосфере насилия. Слова тут могут привести к кровопролитиям, даже досужие мысли, высказанные вслух, могут в плохую минуту обратиться против себя…

Он видел, как Тек отложил автомат и взялся за одно из ружей. Теперь он ухмылялся потому, что был полностью поглощен добровольно взятой на себя работой; острые локти энергично двигались взад и вперед, протирая подвижные части оружия промасленной тряпкой, которую он вечно таскал с собою. Тонкие, как виноградная лоза, но столь же гибкие и упругие руки его не знали усталости. Фрир оглядел себя — большие руки и ноги, узловатые мускулы — все тело, куда более крупное, чем у других, показалось ему сейчас каким-то громоздким, чересчур плотским и земным, словно оно было предназначено для иной среды, чем этот зеленый обволакивающий сумрак в чаще леса.

Вернулся Тину и повесил бинокль на ветку рядом с флягой. Постоял немного и бросился на землю.

Наверное, вид мест, так хорошо знакомых, расстроил его, подумал Фрир.

— У тебя здесь есть кто-нибудь?

— Дядя. Родители померли. Дядя воспитал меня и отдал в школу. — Тину ерзал, стараясь поудобнее устроиться на охапке срезанной травы. — Хотите, вскипячу чай? — предложил он услужливо. — Тут есть веточки, которые годятся для заварки. А если развести костёр у самого ствола, дым затеряется в листве, так что… — Не стоит рисковать.

Желание мальчика показать, что он чему-то научился, только напомнило Фриру, как много ему еще надо учиться. И при мысли о том, сколько еще надо учиться Тину, Фрир вдруг почувствовал, какой он сам старый.

— Борьба — это главным образом умение ждать и томиться. Тот, кто умеет ждать, наверняка будет хорошим борцом.

— Точно. — Тек поднял вверх ружье с вынутым затвором и продул ствол. — Однажды, еще в самые первые дни, мы засели на опушке и чуть ли не неделю ждали случая подстрелить управляющего плантацией. Спасибо, кто-то из слуг вышел из бунгало и сказал нам, что он давно смылся, а то мы бы и сегодня еще там торчали.

Первые дни… Это напомнило Фриру, что борьба идет уже давно. А еще раньше была война. У него-то получилась немалая передышка. Но для таких, как Анг и Ли, все это длилось… Сколько ж лет? Да около пятнадцати прошло с тех пор, как они ушли в джунгли. Пятнадцать лет скрываться, наносить внезапные удары и снова прятаться. Пятнадцать лет! Лучше бы он не вспоминал об этом…

— А где ты учился? — спросил Тек Тину. — У миссионеров, что ли?

Мальчик кивнул.

Тек хохотнул и покачал головой.

— Да, тебе еще многое надо узнать и еще больше забыть. А мне вот, — он ткнул себя в грудь, — мне забывать нечего. А все почему?

— Да потому, что ты ничего и не знал, — с досадой ответил Тину.

— Уметь стрелять важней, чем уметь думать, — убежденно сказал Тек, прислоняя ружье к дереву. — Если бы мы там, в лагере, больше стреляли по мишеням…

— У нас не осталось бы пуль, чтобы бить врага, — резко закончил Анг.

— Это точно. — Тек засмеялся. — И были бы мы, как тот старый дурак, что хотел сбыть дочь с рук и давал ее на пробу всем мужикам в деревне. Кое-что всегда надо приберечь.

— Все знания на пользу, — мягко сказал Кирин. — Дурных знаний нет. Их только употребляют во зло. Жизнь меняется, и нам нельзя оставаться в плену у прошлого. Правда, многое повторяется снова, и тогда голос прошлого опять может зазвучать для нас. Ничто не должно быть утеряно. Древние аскеты обуздывали себя, чтобы добиться свободы духа, но разве не похоже это на самоограничение тех, кто хочет избавиться от предрассудков своего класса и примкнуть к другому?