Выбор оружия - [30]

Незаметно подкралось утро, неслышно втиснулось между землей и плотной массой облаков, все еще клубившихся над горами. Было вокруг что-то гнетущее — куда ни глянь, всюду унылое серое безмолвие. И ручеек, журчавший для них одних, струился почти безгласный и такой одинокий.

Фрир взял фляжку и пошел за водой: поток дерзко бежал своим путем, виляя меж стволов, словно решил проложить новое русло в лесу, где никогда не было никаких рек. Вода была слишком грязна для питья; он вырыл ямку в нескольких футах от края и подождал, пока она наполнилась прозрачной жидкостью.

Тину пил жадно, лихорадочно; потом Фрир уложил его отдохнуть немного перед дорогой.

— Я все пытаюсь понять… — глаза мальчика были закрыты, он глотал слова, едва шевеля вялыми непослушными губами, — целый час все пытаюсь понять, то же все-таки заставило меня участвовать в борьбе. — Он с усилием поднял голову и добавил почти с отчаянием: — Я должен вспомнить, что же это было.

— Я знаю, что это было, — сказал Фрир.

Он понял. Понял с первого же слова и внезапно осознал, почему он сразу заметил Тину, почему его потянуло к мальчику, почему, наконец, он находится с ним здесь, сейчас, пытаясь обмануть обстоятельства, которые обрекли его на гибель. Ведь они одинаково мыслят, у них одна судьба.

— Я знаю, что это было, — спокойно повторил Фрир. Идея. Послушай, Тину. Оказалось, что в Армии Свободы есть два типа людей — как и в любом прогрессивном движении, едва дело доходит до схватки. Одни спрашивают себя, почему они участвуют в движении, другие не задают никаких вопросов. Те, кто спрашивает, действуют во имя идеи, ради которой возникло движение. Другие не нуждаются в идее. Они просто служат ей с самого начала. Их увлекает за собой поток событий. Ты слышишь меня, Тину?

— Да. Ты имеешь в виду таких, как Тек.

— Вот именно таких, как Тек. Но те, которые присоединились к движению во имя идеи, оказываются в странном положении. Они все время спрашивают себя, действительно ли это движение таково, каким они себе его представляли, когда вступили в борьбу. Ты понимаешь меня? Тину кивнул.

— И кто же прав?

— Если движение победит, дело найдется и для тех и для других. Но различие между ними остается. Оно неизбежно до тех пор, пока те, кто движим идеей, не перестанут задавать себе вопрос, а те, кого несет волной событий, не овладеют идеей. И я хочу, чтобы ты знал, что я такой же, как и ты. Я тоже порой спрашиваю себя, почему я вернулся сюда.

— В чужую страну… — прошептал Тину.

— Это не имеет значения. И тут Анг прав, когда говорит, что наша цель слишком значительна, чтобы мельчить ее такими мыслями. Нет, мы с тобой похожи потому, что, прежде чем вступить в борьбу, мы оба должны были принять решение для себя лично. Идея, определившая наш выбор, существует независимо от нас; но сам выбор носит личный, субъективный характер, и потому его можно подвергать сомнению. Вот мы и спрашиваем себя, верно ли мы выбрали. И я хотел сказать тебе, Тину. Мы можем растеряться, нас могут одолеть сомнения, кое-кому мы может, кажемся даже помехой…

— Ты хочешь сказать, таким, как Анг?

— Пусть таким, как Анг. Но мы все равно нужны. Очень нужны, ведь мы — живое доказательство того, что борцами становятся не только те, кого заставляет жизнь, но и люди, сознательно решившие служить идее. Благодаря нам самодовольные обыватели во всем мире уже не смеют говорить, что их это не касается. Вот в чем наше значение. Это похоже… Ну вроде как.., помнишь, отцы миссионеры говорили, что один раскаявшийся грешник дороже десяти праведников. Это, пожалуй, похоже. И потому, Тину, пусть нам не хватает уверенности, которая есть у других, но до тех пор, пока мы идем вперед, наша неспокойная совесть, наши сомнения тоже чего-нибудь да стоят.

— Надо идти! — вдруг спохватился Тину.

В конце он плохо улавливал, что говорит Фрир, и в паническом страхе выхватывал одну эту мысль… И Фрир вдруг сам смертельно испугался: что, если они упустили драгоценное время?

С дерева над ручьем спускалась толстая лиана. Фрир обрубил парангом ее нижний конец, перебросил через ручей и закрепил на другом берегу. Затем поднял Тину на руки и, прижав к груди, пошел вброд; вода доходила до бедер, он еле передвигал ноги, преодолевая сантиметр за сантиметром и опираясь спиной об изогнутый ствол лианы.

А на другой стороне ручья опять начался тяжкий медленный подъем по лохматому зеленому склону, который убегал вверх, прямо в грязно-серое небо и где-то через несколько миль пересекался длинной земляной насыпью.

Все утро Фрир рывками продвигался вперед, останавливаясь, лишь когда чувствовал по дыханию Тину, по напряжению прильнувшего тела, что мальчик совсем изнемогает. Он понял, что улучшение на заре было лишь злою шуткой, которую сыграла с Тину боль: она чуть-чуть отпустила, но снова вцепилась, как только они решили, что хоть ненадолго избавились от нее. Прижимая мальчика к себе, Фрир настолько слился с ним, что почти ощущал эту коварную игру — облегчение во время коротких передышек и растущий страх, что боль неумолимо возвратится и вонзит безжалостные зубы в бедное искалеченное плечо.