Выбитый генералитет - [8]

К «делу» о заговоре подключили ранее арестованных военачальников Примакова и Путну. Оба они, герои гражданской войны, теперь в тюрьме переносили нечеловеческие мучения. Вскоре к ним присоединили и начальника главного управления кадров Красной Армии комкора Фельдмана. Не вынеся пыток, он написал письмо Ежову: «…Я готов, если это нужно для Красной Армии, выступить перед кем угодно и где угодно и рассказать все, что я знаю о военном заговоре…» Человека «сломали».

— Значит, вы отказываетесь давать показания? — со зловещим спокойствием спросил Тухачевского следователь.

— Мне не в чем признаваться. Никаких дел против народа я не вел.

— А вы подумайте. Добровольное признание смягчит вашу участь.

— Я вас не понимаю. Вы просите давать показания о делах, которые я не совершал.

— Не прошу, а требую, гражданин Тухачевский. И требую не я, а народ.

— Вы еще скажите — партия, — усмехнулся Михаил Николаевич.

— Не улыбайтесь! Именно партия требует.

— Партия не нуждается в измышлениях.

— Да, измышления ни к чему. Нужна правда, которую вы пытаетесь скрыть. Но вам это не удастся! Вы изобличены не только показаниями ваших сообщников, но и документами.

— У меня нет сообщников и нет документов.

— Хорошо. Это ваша подпись? — прикрывая текст рукой, следователь протянул переснятый на фотобумагу документ. — Нет, нет, в руки я не дам, смотрите так.

— Да, подпись моя. Но что это за документ? Ведь я подписывал тысячи.

— Потом покажем. Важно было установить подлинность вашей подписи… Так вы отказываетесь давать показания? — Следователь нажал под столешницей кнопку.

Вошел конвоир.

— Уведите арестованного.

Его отвели в камеру, где находился стол, пришел Ушаков, принес бумагу, чернила, стал уговаривать написать признание. В полночь его сменил другой следователь и тоже, не давая спать, требовал сделать признание.

А с утра опять продолжился допрос. Но он остался безрезультатным.

— Так продолжаться не может, — не скрывал раздражения следователь, и Тухачевского увели.

На этот раз Михаила Николаевича поместили в камеру с ярко светящимися лампами, свет которых жег каждую клетку тела. Единственный табурет. Спать не разрешали.

Утром его опять вызвали к следователю. И снова он отказался признать не существовавшее.

— Ну что ж, тогда я вынужден применить к вам другие меры.

Вошли два охранника и провели его к дверям соседней комнаты. Втолкнули внутрь и тотчас захлопнули дверь. Он успел увидеть трех бравых парней. И тут же удар свалил его с ног. Потом последовал жесткий удар в лицо, пах, живот…

Он не помнил, сколько времени был без сознания.

— Смойте с лица кровь, приведите себя в порядок, — приказал один из парней, когда он открыл глаза.

— Надеюсь, теперь вы согласитесь отвечать на вопросы, — не глядя на него, сказал следователь. — Пишите, как вам удалось связаться с польским агентом Домбалем…

— Поляком Домбалем? Он же был секретарем ЦК польской компартии.

— Не секретарем, а польским шпионом. Так и пишите — польским шпионом. И все такое прочее.

Склонившись над листом бумаги, он задумался, словно собираясь с мыслями. Две капли крови скатились по рассеченной брови и упали на бумагу. Он вытер лоб платком, а капли не стал смахивать.

— Возьмите, промокните, — протянул следователь промокашку.

Повинуясь, Михаил Николаевич взял ее, но не вытер кровь, а положил под влажную ладонь.

Эти два кровяных пятна так и остались на подшитом к делу 165-м листе допроса…

А где же была прокуратура страны, это недремлющее око справедливости? Что делал главный прокурор — совесть советской государственности? Должность эту в те трудные годы исполнял небезызвестный краснобай Вышинский. Получив юридическое образование и обладая эрудицией, он использовал их в своих личных интересах. В 1917 году, будучи председателем Якиманской районной управы Петрограда, он подписал распоряжение о розыске, аресте и придании суду как немецкого шпиона Ленина. Затем переметнулся от меньшевиков к большевикам. Был ректором Московского университета, потом стал работать в прокуратуре.

Став прокурором СССР, Вышинский в угоду сталинского произвола подменил вековые принципы законности порочной практикой насилия. Возведя критерий виновности в признании обвиняемого, он дал свободу применения к арестованным пыток и насилия.

Когда следствие по «делу» о заговоре было закончено, Вышинский пожелал с ним ознакомиться.

В присутствии Тухачевского полистал документы, сделал в тетради заметки. В заключение спросил:

— Вы признаете свою вину?

— Нет.

— Но тут же ваша подпись, удостоверяющая обратное… Я посоветовал бы вам не вступать в противоречие с теми показаниями, что давали на следствии. Признание ложных показаний лишь усугубит ваше положение. Надеюсь, жалоб нет?..

Весь разговор занял не более получаса.

И вот перед Вышинским восемь папок, восемь дел вчерашних военачальников, сегодня — врагов народа. «Нарушений в производстве следствия не установлено. Все обвиняемые признали вину. Можно судить».

За несколько дней до суда нарком Ворошилов вызвал к себе главного военного юриста Красной Армии Ульриха.

Небольшого роста, толстенький, светловолосый человек с пухлыми щечками, он всем своим видом показывал лакейскую преданность грозному начальству.