Вязь - [17]

У ведьмы особенно близких людей никогда не было, кроме бабушки. Семьи Верона лишилась еще в детстве: она не знала отца, а мать рано погибла от вмешательства. Какого? Хотелось бы, чтобы банально операционного, но на самом деле ментального. Мистического. Вот жила женщина самой обыкновенной жизнью: растила ребенка, работала, радовалась. А вот ее не стало. Сгорела как фитиль. Бабушка говорила, что вселился бес, но вот родная сестра — тетя Вероны — водила мать по врачам. Те не смогли ничем помочь, раз за разом выписывая успокоительные посильнее. Никаких нарушений не было. Все анализы казались замечательными. Не было травм или провоцирующих сломов, да только однажды Верона обнаружила маму пожирающей собственные руки. Сначала до заусенцев, потом обкусывающей кожу, мясо, пускающей ручейками кровь. Она ночами шептала какую-то околесицу, сидя в самом темном углу. Ведьме иногда казалось, что она воочию слышит, как со сладким хрустом рвется на части душа родного человека.

Когда мама покинула этот мир, тетя Вероны брать ее на свои плечи отказалась. Да и вообще от семьи отвернулась. Ведьма осталась с бабушкой, которая и передала ей всю силу. Верона приняла на себя долг: помогать. Тем, кто не справляется сам — помогать. Ее собственную душу путь не вылечил: Верона до сих пор прислушивалась в ночной тишине к звукам, пытаясь распознать в них нечеловеческое бормотание или обламывающиеся о бетонную стену ногти. А бабушки, которая накрывает уши, позволяя уснуть, теперь не было.

Оксана стала единственной, кто прошел с Вероной путь почти до конца: с самого детства. Едва ли подруга, скорее хорошая знакомая, казалась ведьме неким уютным элементом жизни. И помочь хотелось. И лезть было страшно. А вдруг появившаяся возможность по-настоящему решить все проблемы Оксаны только сильнее отяжелила Веронину ношу: последствий никто не знал. Даже джинн не знал.

«Я спасу его, а он окажется насильником. Или уродом. Гены не вода, гены плохие…» — кусала нательный крестик ведьма, переворачивая ситуацию в голове и так и эдак. Видела она, что Кирюше суждено было мучиться. А если суждено, кто она такая, чтобы мешать? Мироздание ее за подобное своеволие вряд ли бы простило. Наказало бы только. Жестоко и справедливо.

«Я не хочу, чтобы он мучился…» — выдохнула Верона, обрекая волю в слова, и тут же вскочила на месте. Действительно! Вот оно. Она просто не хочет, чтобы кто-то мучился. Разве это не самый верный посыл из всех имеющихся? Самый благородный? Никто не накажет за прекращение мучений детей! Ведь это чистые души в любой религии, в любом веровании.

Верона так запалилась идеей, что уже через двадцать минут мучительных и неудачных поисков аргументов против сидела верхом на укутанном одеялами джинне.

— Я знаю!

Шахрура подбросило во сне. Он вскрикнул, почти вскочил, но смог лишь напряженно поднять голову — слишком надежно его придавила ведьма. Минуту своего пробуждения джинн посвятил бранному шипению — как и всегда, в основном не по-русски. Аккомпанементом ему служили обеспокоенные крики дегу.

— Тебя кто-нибудь учил не вламываться так в личное пространство, женщина?! Не с тем ты явилась, чтобы на меня присаживаться!

— Желание! — легко отмахнулась от джинна Верона. — Я придумала. Знаю, как сказать. Надо сказать, а то я передумаю, честно. До утра не доношу, черный.

— Ладно, — Шахрур остыл резко, будто спичку затушили. — Говори.

— Шахрур… — Верона запнулась, сжав в ладони крестик на груди. — Шахрур, я желаю, чтобы Кирюша не мучился.

Ожог на запястье отозвался секундной болью — будто кто-то протянул раскаленную проволоку под кожей. Джинн немо сощурился на ведьму и медленно опустил затылок обратно на подушку, устроившись удобнее.

— Твое желание исполнится, — сипло проговорил он. — А пока ложись отдыхать. Как ты там сама говорила? Про мудрое утро? У нас говорят, что оно богатое. Вот и тебе работать завтра, хозяйка. Так что иди.

Верона выдохнула, поблагодарила джинна и извинилась за нападение. В свою комнату она вернулась с тяжелым сердцем, а уснуть так и не смогла.

Утро ознаменовалось тревожным звонком от Оксаны. Верона поднимать не спешила, только смотрела на знакомый контакт, высветившийся на дисплее. Казалось, тот даже мигал взвинченно, нервно. А первая же фраза била больнее выстрела:

«Кирюша умер! Уснул и не проснулся!» — рыдала в трубку Оксана. Верона, спроси ее кто-нибудь тем же вечером, как она успокаивала подругу, ничего бы и не вспомнила. Сначала то были неуместные обрывистые фразы, потом советы, затем просьбы успокоиться и принять валерьянку или еще что-нибудь.

Ведьма кое-как утихомирила Оксану. А сама вышла на кухню подавленная, замкнутая. Она тихо села пить воду за стол. Шахрур уже был тут как тут, даже раньше Вероны — он цедил самостоятельно заваренный чай и разбитые с сахаром сырые яйца. Этим утром черный не морщился и не паясничал. Он лишь остро посмотрел на Верону — и, казалось, сразу все понял.

— Лица на тебе нет, — заметил джинн, дернув бровями. — Чую, не из-за того, что не спала.

Верона плотнее сжала кружку. Нет, слишком много смертей на ее пути было в последнее время. Целых две. И одна из них — детская. Но все правильно: он не мучился. Просто прекратил быть больным местом и гореть в этой боли.