вы е бон - [4]

и перешагнуть? с изяществом наркомана

я вру себе, что ты держишь меня, что ты

сильнее, мудрее, (о чёрт!) грациозней в решеньях,

от этой лжи, сладчайшей до тошноты,

мне безысходность удавкой сжимает шею

так, что не выдохнуть (бисером – «в» и «на»)

и не вдохнуть. (Господи, что это было?)

и ощущение: занавес? эээ... финал!

и осознание: ты меня разлюбила.

25. тише воды...

тише воды.

ниже травы.

можно на ты.

можно на Вы.

девочка-мёд.

женщина-яд.

мне невдомёк,

кто из них – я.

горькая кровь.

сладкий елей.

ступни укрой

шкурой моей.

терпкий коньяк,

душный кальян:

дремлет моя

странная явь,

видит цветы,

видит холмы.

милая ты.

милая, Вы...

26. в сердцевине ночи...

в сердцевине ночи

от флэшбэков корчиться:

хочешь ты, не хочешь –

это не закончится.

будто аллергия –

шелушатся, чешутся:

все мои другие,

все твои прошедшие.

духота метрошная

пряная, пьянящая:

все (бесспорно!) прошлое –

очень настоящее.

и лечить бессмысленно:

«видите, тут очередь!»

я на грани выстрела

в ту, как раз, в височную.

27. похоже, внутри у меня недавно сломалось...

похоже, внутри у меня недавно сломалось,

что-то, соединявшее столб позвоночный с холкой.

казалось бы: тонкая скобка – какая малость...

а вот поди ж ты! рушится потихоньку

Пиза; колонны и портики – всё ни к чёрту.

откуда только этот кураж берётся:

тебе на конверт клеить марку, в метро – девчонку,

и аппликацию маме (грибок с берёзкой)

ко дню рождения. 7:28. порто

капает в горло сгущённой микстурой рая.

текут по щекам солёные капли пота –

въедаются в кожу больно. не вытираю.

28. кто только тебе обо мне ни говорит...

кто только тебе обо мне ни говорит...

вот я тискаюсь в клубе, вот улетаю в Мадрид,

вот с какой-то девушкой (на вид за тридцать слегка)

целуюсь в машине прямо у ЦДХ.

кто только тебе обо мне ни сложил рассказ...

про то, как со мною у этой был первый раз,

про то, какие цветы я дарила тем,

про то, что ловко двигаюсь в темноте.

кто только тебе не сигналит: гляди! гляди!

не её ли плащ колышется впереди?

не её ли стрижка? (чудовищно обросла!)

ты уже не помнишь ни месяца, ни числа

нашей встречи, забыла и голос, и запах мой –

разговоры сжирают меня у тебя, как моль

ест свитер уютный – попробуй потом зашей.

сбережешь меня, а? вот лавандовое саше...

29. вымылась, накрасилась, оделась...

вымылась, накрасилась, оделась –

ах какой же симпатичный панцирь

получился! и какая смелость –

безупречно тонким сильным пальцем

по нему постукивать, как будто

выбивая из остывшей трубки

горький пепел.

30. ты права безусловно (сто тысяч различных «да»!)...

ты права безусловно (сто тысяч различных «да»!) –

вот такая у нас с тобой, похоже, больная карма:

то рубиться в шашки; то резаться в города,

блок-посты расставляя от хельсинки до даккара;

то кусать туда, где кожи покров светлей,

чем рассвет за окошком; то злыми губами туго

зажимать междометья. что глаз моих тёмный клей,

что твоих насмешек хитрая партитура –

всё – лишь части мозаики. складывать так и сяк,

в каждый новый узор, как в кофейную гущу, пялясь

с вожделеньем самцов. и с беспомощным страхом пьяниц

вопрошая: а вдруг этот странный сосуд иссяк...

31. за тебя сражаться: красить ресницы, рот...

за тебя сражаться: красить ресницы, рот –

идти в атаку, как свойственно женщинам. впрочем,

всякая битва в условиях наших широт

выиграна будет тем лишь, кто жаропрочен,

а вовсе не ярок. напялю-ка камуфляж,

состарившийся изрядно за десять с гаком, –

давай по-пластунски бёдрами мерять пляж,

подмигивая акулам, медузам, скатам

и (кто там всерьёз на стороне врага?)

морским царям, уверенным, что свобода

есть плод их решений; что, сбрасывая рога,

вполне правомерно ими прибить любого,

не отскочившего в срок; что в каждых часах должна

сидеть кукушка; что мастурбация – это

синоним разврата, равно как и жена –

синоним домохозяйки... какое лето

шальное выдалось: октябрь по календарю,

а жарко до одури! я обнажаю горло

и беззащитную синюю жилку царям дарю,

и остаюсь абсолютно: сильной, спокойной, голой.

32. он глубже уходит в себя: там безмятежно, мягко...

он глубже уходит в себя: там безмятежно, мягко;

там девочки нянчат кукол, а пацаны

играют в пристеночек; пахнет ночами мята

на старой даче. бесценны и тем ценны

вот эти кусочки мозаики, цвет которых

варьируется от розоватого до совсем

бордового. утро. рассвет застревает в шторах,

немного от полнолуния окосев.

он поздно встаёт, не спеша принимает ванну,

вытягивает бессменный «парламент лайт»,

пьёт чай (реже – кофе), подмигивает дивану,

уже по нему стосковавшемуся, халат

запахивает плотнее и входит в осень,

в него влюблённую так же почти, как я,

стоящая то чуть-чуть позади, то возле...

p.s. – в субботу увидимся? мы привезём коньяк.

33. (её волосы мягче льна)...

(её волосы мягче льна)

я полна, пьяна, влюблена,

адекватна едва, но пусть!

знаю родинки наизусть,

помню каждый её рельеф...

из десятков десятков ев

я узнаю свою, глаза

черным шёлковым завязав.

(её голос сильнее волн)

волк! – волчица? волчонок? – волк! –

загрызу за любой минор.

этой музыки домино

я под кожей ночной ношу.

как пьеро, коломбина, шут,

из десятков десятков сцен

угадаю свою. в лице

изменившись едва, но пусть!

её пальцы, как кнопки «пуск»,

и ресниц моих клавесин

отвечает ей – с с с

34. она, просыпаясь в липком холодном страхе...