Введение в философию права - [146]

Неизбежно случится так, что кто живет чтобы пользоваться жизнью, не станет соблюдать закон просто так, ради закона, и не будет справедливым ради красоты нравственного поступка. Эти люди первого образа жизни, большинство, хотят удачи в том хорошем, что всегда и для всех безотносительно хорошо. Например здоровье и богатство безотносительно и всегда хорошо. Люди естественно хотят здоровья и богатства и добиваются их.

То, что хорошо всегда и безусловно, должно быть вроде бы хорошо и для меня. Кто-то здоров и богат, ему хорошо, и кажется логичным рассуждение, что если я буду здоров и богат, мне тоже будет хорошо. Но это не обязательно. Есть случаи, говорит Аристотель, когда и отдельных людей и государства губило богатство. О вреде здоровья он, кажется, не упоминает, но подразумевается то же самое; здесь можно вспомнить наблюдение Льва Толстого что молодая девица, здоровая, никогда не болевшая, это нравственно зверь. Надо молиться не о том, чтобы у меня было здоровье и богатство, а о том, чтобы это безотносительное (ἁπλῶς) добро и для меня тоже было хорошо. Выбирать надо только то добро, которое мне хорошо, в котором я вижу свое осуществление[393]. Что именно мне хорошо, это, скажем мы своими словами, тайна моей свободы. Совсем не исключено, что для меня хорошо быть здоровым и богатым. Но это обнаружится только после того и только в той мере, как я выберу для себя своё. Пока здоровье и богатство не мое, они не могут быть мне на пользу.

Несправедливость или неправо (ἀδικία) у Аристотеля – это приобретение добра, которое не хорошо для вот этого человека, и отказ от «своего» зла. Обиды другому человеку здесь может и не быть. Неправо появляется таким образом и в отношении только к самому себе. Этот случай можно считать таким нарушением закона, когда не видно, кому делается зло, но несправедливость очевидна. Неправо излучается на целый мир. Джереми Бентам, говоря о заразительности несчастья, как и счастья, о распространении их на всех, продолжает эту античную мысль.

Справедливость тоже начинается в том, что человек решает взять от жизни не общее добро, а стремиться к своему. Опять же оказывается, что справедливость начинает излучаться на других. Из достоинств ее поэтому можно назвать лучшим, потому что другие достоинства, как мужество, мудрость, терпеливость, спокойствие еще не сразу становятся преимуществом всех, тогда как справедливый («правосудный», Брагинская) сразу этим своим достоинством дает что-то всем. Аристотель цитирует пословицу «в справедливости собраны все добродетели вместе» и стих Еврипида о том, что справедливость еще более удивительна чем свет вечерней и утренней звезды.

Иммануил Кант по-видимому цитирует это место Аристотеля, когда говорит в начале «Заключения» к «Критике чистого разума»:

Две вещи наполняют дух всегда новым и возрастающим удивлением и уважением, чем чаще и продолжительнее размышление занято ими: звездное небо надо мной и нравственный закон во мне. То и другое мне не надо отыскивать и угадывать словно окутанное мраком или парящее высоко над моим полем зрения; я вижу их передо мной и непосредственно связываю их с сознанием моего существования[394].

Если справедливость, главное достоинство человека, направлена на других, то проверить его можно поставив в положение, когда от него станут зависеть другие. В старом изречении «человека власть покажет»[395].

Поступить справедливо и несправедливо можно в отношении только определенного рода существ, не всех. Невозможна несправедливость в отношении богов; они в любом случае имеют всё и владеют всем, отнять у них что-то невозможно. Но и в отношении неизлечимо плохих (ἀνιάτοις κακοῖς[396]) невозможно быть ни справедливым ни несправедливым. Справедливость это всегда добро, но таким оно не идет на пользу. Неправо в отношении их, отнимая у них добро, которое их портит, и несправедливостью быть перестает, и справедливостью не становится.

Конец «Никомаховой этики» выглядит так, что «Политика» ее прямое продолжение. Идет речь о законах. Они по-видимому произведения государственного искусства. Надо стало быть разобрать политическое устройство. И с первых шагов разбора открывается неожиданное. Что объединяет людей в государство? То, что люди общественные существа? То, что вместе им легче обеспечить себя чем врозь? Если у человека общественная природа, то государство естественное образование.

И вот Аристотель утверждает что человек есть живое существо политическое, мы скажем – государственное, в большей мере чем пчела. У Аристотеля есть биологические сочинения, где он много говорит о пчелах, например о том, как в сообществе пчел есть дисциплина. Так, улей, до того гудевший, вдруг сразу засыпает после облета его – это слышно снаружи – какой-то одной пчелой. Впечатление такое, что она несет всем приказ спать. Похоже и на то, что в деятельное время пчелы тоже взаимно подбадривают себя к интенсивной работе. Что рой и улей это в сущности один живой организм, потому что одинокая пчела не живет (она вскоре умирает), Аристотель не мог не знать. Причем непосредственно перед утверждением, что человек государственное животное в большей мере чем пчела, говорилось об одиноких жителях «без роду, без племени, вне законов, без очага»