Введение в чтение Гегеля - [281]

Так, Гегель обращается со всеми «формообразованиями сознания»; он пытается их «раскачать», растрясти, вывести на чистую воду, вынудить раскрыть свое истинное содержание. Только в ходе самой этой работы, которую неслучайно и не раз сравнивали с работой психоаналитика, он начинает различать некоторые ориентиры, указывающие куда идти дальше. И гегелевская феноменология — это не наука о сознании, это наука опыта сознания, сознание — столько же предмет, сколько и субъект этой науки, науки опыта сознания; сознание подвергает испытанию само себя, становясь опытным; оно проходит некоторый путь от самого бедного (абстрактного) понимания бытия до такого своего формообразования, которое включает в себя все прочие и испытание которого приводит лишь к тому, что мы возвращаемся к началу пути — к чувственной достоверности. И такое возвращение — верный признак того, что бытие постигнуто полностью, дух стал абсолютным, а философия — наукой. Но путь этот долог и тернист. Воспроизвести его — задача неимоверно трудная, если вообще выполнимая. И нам все же придется задержаться на одном из отрезков пути, на гегелевской трактовке самосознания (глава IV), поскольку возникают сомнения насчет того, что проблема конца истории в том виде, в каком она предстала у Кожева и была растиражирована читателями и почитателями Фрэнсиса Фукуямы, действительно может быть вычитана из Гегеля. Скорее, Гегеля можно понять так, что история у него эсхатологична в принципе, она «окончательна» в качестве истории как таковой, завершена и при этом продолжается, ибо представляет собой не просто ряд исторических событий, но Событие, именно событие истории, т. е. начинается не раньше, чем в каком-то смысле и заканчивается. Весь вопрос — в каком смысле.

Итак, достоверность — еще не истина, истина в ней скрыта. И сама чувственная достоверность раскрывает свою истину, когда выводит нас на уровень восприятия (Гегель обыгрывает в этой связи слово Wahrnehmung), оказываясь «мышлением вещности вещей» (das Denken der Dingheit des Dinges), поскольку онтологически проблема восприятия (восприятие как онтологическая проблема) формулируется в вопросе: насколько адекватно мыслим мы бытие, если мыслим его как восприятие вещей? Этот вопрос приводит нас в «царство рассудка» (in das Reich des Verstandes), в котором после долгих мытарств сознание, бывшее до сих пор «предметным», или «вещным», т. е. рассматривающим предмет как нечто себе противопоставленное, вынуждено поставить под вопрос саму эту противопоставленность, усомниться в ее изначальности и безусловности. Тем самым оно встает на путь превращения в самосознание.

Рассудочному сознанию вещь представляется чем-то ему противоположным. В самосознании сознается само же сознание: оппозиция — сознание — вещь — снимается, и сознание, говорит Гегель, возвращается в «родное ему царство истины», осознавая, что оно есть «вся реальность». Это нужно понять правильно. Легче всего зачислить Гегеля в идеалисты (чего Кожев, отдадим ему должное, не делает), которые де всю реальность сводят к сознанию, и либо ругать, либо хвалить его за это. И то и другое одинаково нелепо. Прежде всего сама формальная констатация — раз в самосознании сознается само же сознание, то снята противоположность сознания и его предмета, — для Гегеля мало что значит. Ему гораздо важнее выяснить, что именно знает сознание, зная себя само[357].

Переход от рассудка к разуму, от сознания (сознания-внешнего, уточняет Кожев) к самосознанию — это выяснение истины, заключенной в достоверности представления. И в конце главы III, в которой этот переход и совершается, Гегель говорит, что рассудок узнает на опыте не что иное, как само явление, но узнает в нем «только себя самого»[358]. Это звучит вполне по-кантиански, что не удивляет, поскольку Гегель занят здесь тем же делом, которым в свое время занимался Кант, — очерчиванием границ новоевропейской науки, однако у Гегеля явление не скрывает за собой вещи в себе: «внутреннее явления» — это само явление или вещь, раскрывшаяся рассудку как «игра сил», правда, только лишь в своих «абсолютно-всеобщих моментах и в их движении». Что это за «моменты» (у Кожева — «конститутивные элементы»), Гегель уже показал выше, когда говорил о «простой бесконечности» как об «абсолютном непокое чистого самодвижения»[359].

Рассудок объясняет явление, снимая различия и устанавливая «одно» силы (das Eins der Kraft), ведь понятие «силы» таково, что в нем различия столь же установлены, сколь и сняты, например, внутреннего и внешнего (сила всегда как-то проявляется вовне, но тем самым и оттесняется обратно в себя). И раз это так, то в рассудочном объяснении в качестве «внутреннего» вещей, пишет Гегель, «свободно» выступает сама бесконечность, и она выступает именно как их объяснение. И когда бесконечность «в том виде как она есть» становится предметом для сознания, тогда сознание, утверждает Гегель, есть по сути самосознание.

Иметь предметом сознания бесконечность — значит, по Гегелю, сознавать различие как различие, которое столь же непосредственно оказывается и снятым, но это «различение неразличенного» и есть самосознание. Самосознание, как уже говорилось, по формуле cogito — это сознание сознава- ния чего-то, чего угодно, всего. Я сознаю себя сознающим… «