Введение в чтение Гегеля - [283]
Разглядев в cogito вожделение, а в вожделении — самосознание, Гегель совершил некоторое Umkehrung, оборачивание. Выражаясь по-кантиански, можно было бы сказать, что разум чистый, теоретический, обернулся у него разумом практическим; «познавать» напрочь увязалось со «сделать», на что справедливо указывает Кожев в своем комментарии. Мы помним, что занятый созерцанием, т. е. «забывший» было себя в предмете созерцания, рассудок свел противоположные определения вещей в «одно» силы, в результате чего предметом сознания стала бесконечность различения, и сознание таким образом убедившись, что сознавая иное себе, оно сознает самое себя, «опомнилось», «пришло в себя», стало самосознанием, вернулось в родное ему царство истины. Но непосредственное самосознание раскрывает себя себе же как вожделение, и оно есть вожделение. Коль скоро «знать» и «быть» совпали в вожделении, оно — истина. Оно знает, что можно не церемониться с самостоятельностью предмета, оно требует удовлетворения. «Самосознание (…) достоверно знает себя само только благодаря снятию того другого, которое проявляется для него как самостоятельная жизнь; оно есть вожделение»[360]. Оно удостоверяется в ничтожности этого другого, которая для самосознания оказывается его (другого) истиной, уничтожает самостоятельный предмет и «сообщает себе этим достоверность себя самого в качестве истинной достоверности как таковой, которая для него самого возникла предметным образом»[361].
Истиной уничтоженного предмета оказывается его ничтожность, коль скоро он и в самом деле был потреблен. Достоверность вожделеющего Я подтвердила себя в качестве истинной достоверности. Гегель вполне последователен в своем понимании истины: истина — это раскрытая (явленная) реальность, но, для того чтобы реальное раскрылось и пришло к своему понятию, оно должно быть для начала подвергнуто отрицанию. «Субстанция как субъект есть чистая простая негативность», — говорится в Предисловии к «Феноменологии духа», как раз там, где несколькими строками выше «живая субстанция», которая «поистине есть субъект», и была определена как «движение самоутверждения». Но достигнутая благодаря вожделению и его удовлетворению достоверность себя самого, хотя и является истинной достоверностью, но целиком и полностью обусловлена предметом вожделения. Поэтому Гегель и говорит, что на самом деле сущность вожделения есть нечто иное, нежели самосознание. Непосредственное, себетождественное Я вожделения — это лишь первый «момент» самосознания, раскрывающийся, однако, как «абсолютное опосредование» (второй момент), «достоверность, ставшая истиной», которая тем не менее еще не «истина достоверности». Истина достоверности (третий момент, снимающий «голое» противостояние Я и Не-Я) — это «удвоенная рефлексия, удвоение самосознания»[362]. Чтобы самосознание было самосознанием, оно должно удвоиться. «Самосознание есть предмет для самосознания, который в себе самом устанавливает свое инобытие (лучше: бытие-другим. — А. П.) или различие как ничтожное различие и который в этом самостоятелен (…) самосознание есть для самосознания»[363]. Предмет вожделения существует сам по себе и для вожделеющего. Когда же предметом оказывается самосознание, то такой «предмет» есть одновременно и в равной мере и Я, и предмет. Вожделение находит удовлетворение в предмете, самосознание — в другом самосознании. Такое обретение удовлетворения в чужом самосознании, составляющее сущность самосознания, Гегель называет признаванием. Комментируя это понятие, и развертывает Кожев свою «феноменологию желания».
Позволим себе небольшое отступление. Я есмь как признанный другими, утверждает Гегель. Разумеется, он не «от себя» это говорит, а от имени «субъективной достоверности», рефлектирующего в себя сознания, или новоевропейского субъекта. Гегель хочет выяснить, на чем зиждится и что скрывает в себе эта самая субъективная достоверность, достоверность cogito. Мы уже имели возможность убедиться в том, что субъект, которого имеют в виду Декарт, Кант и Гегель, бытийствует довольно странным образом: его укореняет в бытии радикальная беспочвенность, он не исчезает вообще только благодаря тому, что непрестанно себя отрицает, живет с оглядкой, пытаясь удостовериться в правильности своих восприятий единственным оставшимся ему способом — усомниться в них, понять, что это всего лишь его восприятия,
